Неточные совпадения
Поступать на место
было не к чему, скоро надо
было родить, и она поселилась у деревенской вдовы-повитухи, торговавшей
вином.
Маслова курила уже давно, но в последнее время связи своей с приказчиком и после того, как он бросил ее, она всё больше и больше приучалась
пить.
Вино привлекало ее
не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать всё то тяжелое, что она пережила, и давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она
не имела без
вина. Без
вина ей всегда
было уныло и стыдно.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я
не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё
поил наших девушек, потом хотел послать еще за
вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему
не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых, то, что Колосов,
выпив водки,
вина, ликера,
был немного пьян,
не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из
вина привычку.
Маслова достала из калача же деньги и подала Кораблевой купон. Кораблева взяла купон, посмотрела и, хотя
не знала грамоте, поверила всё знавшей Хорошавке, что бумажка эта стоит 2 рубля 50 копеек, и полезла к отдушнику за спрятанной там склянкой с
вином. Увидав это, женщины — не-соседки по нарам — отошли к своим местам. Маслова между тем вытряхнула пыль из косынки и халата, влезла на нары и стала
есть калач.
Никому в голову
не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и
вина они
едят тело и
пьют кровь Христа, действительно
едят тело и
пьют кровь его, но
не в кусочках и в
вине, а тем, что
не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он принес им.
«В-третьих, в заключительном слове своем председатель, вопреки категорического требования 1 пункта 801 статьи Устава уголовного судопроизводства,
не разъяснил присяжным заседателям, из каких юридических элементов слагается понятие о виновности и
не сказал им, что они имеют право, признав доказанным факт дачи Масловою яду Смелькову,
не вменить ей это деяние в
вину за отсутствием у нее умысла на убийство и таким образом признать ее виновною
не в уголовном преступлении, а лишь в проступке — неосторожности, последствием коей, неожиданным для Масловой,
была смерть купца», Это вот главное.
Но Маслова
не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла,
не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что
было,
было слишком мучительно. Вечером она опять купила
вина и напилась вместе с своими товарками.
— Да так, вы сами виноваты, — слегка улыбаясь, сказал смотритель. — Князь,
не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Всё
будет принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала
вина — никак
не искоренишь этого зла — и сегодня напилась совсем, так что даже буйная стала.
Она жалка ему
была, но совсем
не так, как
был жалок Меньшов-мужик, без всякой
вины с его стороны сидевший в вонючем остроге.
— Ну, а насчет больницы, — вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, — если вы хотите, я пойду и
вина тоже
не буду пить…
Знал несомненно, что нужно
было не оставлять Катюшу, помогать ей,
быть готовым на всё, чтобы искупить свою
вину перед ней.
И она
не сдержала бы слова и
выпила бы
вина, если бы
была в остроге.
— Ну, чудесно, что ты заехал.
Не хочешь позавтракать? А то садись. Бифштекс чудесный. Я всегда с существенного начинаю и кончаю. Ха, ха, ха. Ну,
вина выпей, — кричал он, указывая на графин с красным
вином. — А я об тебе думал. Прошение я подам. В руки отдам — это верно; только пришло мне в голову,
не лучше ли тебе прежде съездить к Топорову.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю
вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно
было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем
не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Тарас говорил про себя, что когда он
не выпьет, у него слов нет, а что у него от
вина находятся слова хорошие, и он всё сказать может. И действительно, в трезвом состоянии Тарас больше молчал; когда же
выпивал, что случалось с ним редко и и только в особенных случаях, то делался особенно приятно разговорчив. Он говорил тогда и много и хорошо, с большой простотою, правдивостью и, главное, ласковостью, которая так и светилась из его добрых голубых глаз и
не сходящей с губ приветливой улыбки.
Он боялся, чтобы под влиянием тех тяжелых и развращающих условий, в которых она находилась во время переезда, она
не впала бы вновь в то прежнее состояние разлада самой с собой и отчаянности в жизни, в котором она раздражалась против него и усиленно курила и
пила вино, чтобы забыться.
Но, как человек от природы умный и добрый, он очень скоро почувствовал невозможность такого примирения и, чтобы
не видеть того внутреннего противоречия, в котором он постоянно находился, всё больше и больше отдавался столь распространенной среди военных привычке
пить много
вина и так предался этой привычке, что после тридцатипятилетней военной службы сделался тем, что врачи называют алкоголиком.
Пить же
вино было для него такой потребностью, без которой он
не мог жить, и каждый день к вечеру он бывал совсем пьян, хотя так приспособился к этому состоянию, что
не шатался и
не говорил особенных глупостей.
Неточные совпадения
Купцы. Да уж куда милость твоя ни запроводит его, все
будет хорошо, лишь бы, то
есть, от нас подальше.
Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком
вина.
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что
не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему
виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь — грехи помещика, // Грех Якова несчастного, // Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба нового //
Не будет на Руси!
Стародум. Надлежало образумиться.
Не умел я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность
не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к делам, а
не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее
быть без
вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Скотинин. Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если у меня
не всякая
вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего
не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем
не только
не было найдено ни малейшей
вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".