Неточные совпадения
Клим приподнял голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему
не хотелось видеть ее глаза,
было неловко, стесняло сознание
вины пред этим странно горячим телом. Она лежала на боку, маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Но и эти слова
не были услышаны. Ко всему притерпевшаяся старушка вытерла салфеткой серебряную стопку, из которой
пила вино, перекрестилась и молча исчезла.
— Я ночую у тебя, Лидуша! — объявила она. — Мой милейший Гришук пошел куда-то в уезд, ему надо видеть, как мужики бунтовать
будут. Дай мне попить чего-нибудь, только
не молока.
Вина бы, а?
Но и за эту статью все-таки его устранили из университета, с той поры, имея чин «пострадавшего за свободу», он жил уже
не пытаясь изменять течение истории,
был самодоволен, болтлив и, предпочитая всем напиткам красное
вино,
пил, как все на Руси,
не соблюдая чувства меры.
— Он имел очень хороший организм, но немножко усердный
пил красное
вино и
ел жирно. Он
не хотел хорошо править собой, как крестьянин, который едет на чужой коне.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его
не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою
вину, торопится
быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Кутузов со вкусом
ел сардины, сыр,
пил красное
вино и держался так свободно, как будто он
не первый раз в этой комнате, а Варвара — давняя и приятная знакомая его.
— Революционеров к пушкам
не допускают, даже тех, которые сидят в самой Петропавловской крепости. Тут или какая-то совершенно невероятная случайность или — гадость, вот что! Вы сказали — депутация, — продолжал он, отхлебнув полстакана
вина и вытирая рот платком. — Вы думаете — пойдут пятьдесят человек? Нет, идет пятьдесят тысяч, может
быть — больше! Это, сударь мой,
будет нечто вроде… крестового похода детей.
Туробоев
не казался взволнованным, но
вино пил, как воду,
выпив стакан, тотчас же наполнил его и тоже отпил половину, а затем, скрестив руки, стал рассказывать.
Он
был давно
не брит, щетинистые скулы его играли, точно он жевал что-то, усы — шевелились,
был он как бы в сильном хмеле, дышал горячо, но
вином от него
не пахло. От его радости Самгину стало неловко, даже смешно, но искренность радости этой
была все-таки приятна.
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками,
не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала,
не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку
вина. Самгин подошел к окну; еще можно
было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице
было уже темно.
Она точно
не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи. С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может
быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей
вины перед ним. Но о ее
вине и вообще о ней
не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
Вином от нее
не пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о себе на концерте. Восторг ее
был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
«В ней действительно
есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил
вино, встал и подошел к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен
был сознаться, что ни одна из женщин
не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая.
Было что-то обидное в том, что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал
не лестно для нее.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал.
Есть такие французы? Нет таких французов.
Не может
быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все ходят в чужих шляпах. И
не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая
вино, пробормотал...
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего
не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он
выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
«Ты много видел женщин и хочешь женщину, вот что, друг мой! Но лучше
выпить вина. Поздно,
не дадут…»
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но,
не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное,
будет дождь, позвонил, спросил бутылку
вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Самгин слушал рассеянно и пытался окончательно определить свое отношение к Бердникову. «Попов, наверное, прав: ему все равно, о чем говорить».
Не хотелось признать, что некоторые мысли Бердникова новы и завидно своеобразны, но Самгин чувствовал это. Странно
было вспомнить, что этот человек пытался подкупить его, но уже являлись мотивы, смягчающие его
вину.
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим
не столько от
вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната
была пуста, значит — девушка
не спит еще. Он позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
Вот он кончил наслаждаться телятиной, аккуратно, как парижанин, собрал с тарелки остатки соуса куском хлеба, отправил в рот, проглотил, запил
вином, благодарно пошлепал ладонями по щекам своим. Все это почти
не мешало ему извергать звонкие словечки, и можно
было думать, что пища, попадая в его желудок, тотчас же переваривается в слова. Откинув плечи на спинку стула, сунув руки в карманы брюк, он говорил...
Он очень торопился, Дронов, и
был мало похож на того человека, каким знал его Самгин. Он, видимо, что-то утратил, что-то приобрел, а в общем — выиграл. Более сытым и спокойнее стало его плоское, широконосое лицо,
не так заметно выдавались скулы,
не так раздерганно бегали рыжие глаза, только золотые зубы блестели еще более ярко. Он сбрил усы. Говорил он более торопливо, чем раньше, но
не так нагло. Как прежде, он отказался от кофе и попросил белого
вина.
Да, у Краснова руки
были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто
не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно
было: стакан
вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов
не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном
вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
— Тем, что
не устроен, — ответил Дронов, вздохнув, и
выпил стакан
вина.
— Никто
не обязан
быть глупым. Налаживай самовар и добудь две бутылки белого
вина «Грав», — знаешь?
Но,
выпив сразу два стакана
вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему
не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
— Аминь, — густо сказал Ерухимович, но ироническое восклицание его
было погашено, хотя и
не очень дружным, но громким — ура. Адвокат,
выпив вина, вызывающе посматривал на Ерухимовича, но тот, подливая в бокал шампанского красное
вино,
был всецело занят этим делом. Вскочил Алябьев и быстро, звонко начал...
— Нет, революцию-то ты
не предвещай! Это ведь неверно, что «от слова —
не станется». Когда за словами — факты, так неизбежно «станется». Да… Ну-ка, приглашай, хозяин,
вино пить…
— Вот тоже и
вино: запретили его — везде самогон начался, ханчу гонят, древесный спирт
пьют, — сердито заговорил Денисов. Фроленков весело, но
не без зависти дополнил...