Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти
лет. Когда же ей минуло 16
лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два
года этот самый племянник заехал по дороге
на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Она с соболезнованием смотрела теперь
на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми
летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить в эту каторгу.
Так прожила Маслова семь
лет. За это время она переменила два дома и один раз была в больнице.
На седьмом
году ее пребывания в доме терпимости и
на восьмом
году после первого падения, когда ей было 26
лет, с ней случилось то, за что ее посадили в острог и теперь вели
на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами и воровками.
Семь
лет тому назад он бросил службу, решив, что у него есть призвание к живописи, и с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно
на все другие деятельности.
Против же женитьбы
на Мисси в частности было, во-первых, то, что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств, чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых, то, что ей было 27
лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего дня с тем, чтобы до шести успеть посетить эту рыженькую Клару Васильевну, с которой у него прошлым
летом на даче завязался роман.
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и что в своих преклонных
годах он продолжал трудиться
на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч в процентных бумагах.
— Когда же Евфимии Бочковой был предъявлен ее счет в банке
на 1800 рублей серебром, — продолжал читать секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись такие деньги, она показала, что они нажиты ею в продолжение двенадцати
лет вместе с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась выйти замуж.
«В виду всего вышеизложенного крестьянин села Борков Симон Петров Картинкин 33-х
лет, мещанка Евфимия Иванова Бочкова 43-х
лет и мещанка Екатерина Михайлова Маслова 27-ми
лет обвиняются в том, что они 17-го января 188*
года, предварительно согласившись между собой, похитили деньги и перстень купца Смелькова
на сумму 2500 рублей серебром и с умыслом лишить его жизни напоили его, Смелькова, ядом, отчего и последовала его, Смелькова, смерть.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел
на свое место, оправляя обеими руками длинные волосы. Все вздохнули облегченно с приятным сознанием того, что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он весь был поглощен ужасом перед тем, что могла сделать та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10
лет тому назад.
В первый раз увидал Нехлюдов Катюшу тогда, когда он
на третьем курсе университета, готовя свое сочинение о земельной собственности, прожил
лето у своих тетушек.
Но в этот
год сестра его вышла замуж, а мать уехала
на воды за границу.
В этот
год еще в университете он прочел «Социальную статику» Спенсера, и рассуждения Спенсера о земельной собственности произвели
на него сильное впечатление, в особенности потому, что он сам был сын большой землевладелицы.
Жизнь его в этот
год в деревне у тетушек шла так: он вставал очень рано, иногда в 3 часа, и до солнца шел купаться в реку под горой, иногда еще в утреннем тумане, и возвращался, когда еще роса лежала
на траве и цветах.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет? не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал
на том, чтобы самому поливать из рукомойника
на руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом
году.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять
лет с таким грехом
на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал только о том, как бы сейчас не узналось всё, и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми.
После речи товарища прокурора со скамьи адвоката встал средних
лет человек во фраке, с широким полукругом белой крахмальной груди, и бойко сказал речь в защиту Картинкина и Бочковой. Это был нанятый ими зa 300 рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал всю вину
на Маслову.
«И такая удивительная случайность! Ведь надо же, чтобы это дело пришлось именно
на мою сессию, чтобы я, нигде не встречая ее 10
лет, встретил ее здесь,
на скамье подсудимых! И чем всё это кончится? Поскорей, ах, поскорей бы!»
4) Если подсудимая Евфимия Бочкова не виновна по первому вопросу, то не виновна ли она в том, что 17-го января 188*
года в городе N, состоя в услужении при гостинице «Мавритания», тайно похитила из запертого чемодана постояльца той гостиницы купца Смелькова, находившегося в его номере, 2500 рублей денег, для чего отперла чемодан
на месте принесенным и подобранным ею ключом?
«188*
года апреля 28 дня, по указу Его Императорского Величества, Окружный Суд, по уголовному отделению, в силу решения г-д присяжных заседателей,
на основании 3 пункта статьи 771, 3 пункта статьи 776 и статьи 777 Устава уголовного судопроизводства, определил: крестьянина Симона Картинкина, 33
лет, и мещанку Екатерину Маслову, 27
лет, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы: Картинкина
на 8
лет, а Маслову
на 4
года, с последствиями для обоих по 28 статье Уложения.
Мещанку же Евфимию Бочкову, 43
лет, лишив всех особенных, лично и по состоянию присвоенных ей прав и преимуществ, заключить в тюрьму сроком
на 3
года, с последствиями по 49 статье Уложения.
На глазах его были слезы, когда он говорил себе это, и хорошие и дурные слезы; хорошие слезы потому, что это были слезы радости пробуждения в себе того духовного существа, которое все эти
года спало в нем, и дурные потому, что они были слезы умиления над самим собою, над своей добродетелью.
Без дела сидели
на нарах еще две женщины, одна
лет сорока, с бледным худым лицом, вероятно когда-то очень красивая, теперь худая и бледная.
— То-то шкура барабанная! Чего гогочет! — сказала Кораблева, покачав головою
на рыжую, и опять обратилась к Масловой, — Много ли
годов?
— Да уж, видно, такая твоя планида, — вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. — Легко ли: отбил жену у малого, да его же вшей кормить засадил и меня туды ж
на старости
лет, — начала она в сотый раз рассказывать свою историю. — От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума — так тюрьма.
Из дела видно было, что этот мальчик был отдан отцом мальчишкой
на табачную фабрику, где он прожил 5
лет.
В этом еще больше утвердил ее старый писатель, с которым она сошлась
на второй
год своей жизни
на свободе.
Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры он 18
лет уже получал доходы,
на которые содержал свою семью, сына в гимназии, дочь в духовном училище.
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было жирное и красное лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это было по последней моде статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря
на разницу
лет (Масленникову было под 40), они были
на «ты».
— Ах, Фанарин! — морщась сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом
году этот Фанарин
на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал
на смех. — Я бы не посоветовал тебе иметь с ним дело. Фанарин — est un homme taré. [человек с подорванной репутацией.]
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести
лет, пришедшей в комнату, и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь
на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин
лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели
на две. Всякий
год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
Но мало того, что Нехлюдов знал это, он знал и то, что это было несправедливо и жестоко, и знал это со времен студенчества, когда он исповедывал и проповедывал учение Генри Джорджа и
на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят
лет тому назад.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности
на жертву для крестьян Нехлюдов вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее дело, прошелся вокруг дома, по цветникам, запущенным в нынешнем
году (цветник был разбит против дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три
года тому назад гостившая у матери хорошенькая Киримова.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки было больше 80-ти тысяч. Я в один
год всё переменил и дал опеке
на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
До острога было далеко, а было уже поздно, и потому Нехлюдов взял извозчика и поехал к острогу.
На одной из улиц извозчик, человек средних
лет, с умным и добродушным лицом, обратился к Нехлюдову и указал
на огромный строющийся дом.
Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых
лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить
на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это всё должно быть для него готово.
Это убеждение было так сильно, что никто не решался отказать ему в этом, и он получал каждый
год, в виде отчасти пенсии, отчасти вознаграждения за членство в высшем государственном учреждении и за председательство в разных комиссиях, комитетах, несколько десятков тысяч рублей и, сверх того, высоко ценимые им всякий
год новые права
на нашивку новых галунов
на свои плечи или панталоны и
на поддевание под фрак новых ленточек и эмалевых звездочек.
И он точно не сомневался в этом не потому, что это было так, а потому, что если бы это было не так, ему бы надо было признать себя не почтенным героем, достойно доживающим хорошую жизнь, а негодяем, продавшим и
на старости
лет продолжающим продавать свою совесть.
Войдя по великолепной, торжественной лестнице во второй этаж, адвокат, знавший все ходы, направился налево в дверь,
на которой была изображена цифра
года введения судебных уставов.
Нехлюдов тотчас же, несмотря
на странный мундир и
на то, что он
лет шесть не видал его, узнал в нем одного из лучших друзей своего студенческого времени.
Молодой человек, так же добродушно улыбаясь, как и сама Лидия, поздоровался с гостем и, когда Нехлюдов сел
на его место, взял себе стул от окна и сел рядом. Из другой двери вышел еще белокурый гимназист
лет 16 и молча сел
на подоконник.
Сестра Нехлюдова, Наталья Ивановна Рагожинская была старше брата
на 10
лет. Он рос отчасти под ее влиянием. Она очень любила его мальчиком, потом, перед самым своим замужеством, они сошлись с ним почти как ровные: она — двадцатипятилетняя, девушка, он — пятнадцатилетний мальчик. Она тогда была влюблена в его умершего друга Николеньку Иртенева. Они оба любили Николеньку и любили в нем и себе то, что было в них хорошего и единящего всех людей.
[В начале 80-х
годов пять человек арестантов умерло в один день от солнечного удара, в то время как их переводили из Бутырского замка
на вокзал Нижегородской железной дороги.]
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53
года работает и склал
на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят
на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел
на то место, которое берег для него Тарас.
Потом он рассказал, как он в продолжение двадцати восьми
лет ходил в заработки и весь свой заработок отдавал в дом, сначала отцу, потом старшему брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в
год два-три рубля
на баловство:
на табак и спички.
После развратной, роскошной и изнеженной жизни последних шести
лет в городе и двух месяцев в остроге с уголовными жизнь теперь с политическими, несмотря
на всю тяжесть условий, в которых они находились, казалась Катюше очень хорошей.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и дамами скучно, — рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не было, отца я не любила и девятнадцати
лет я с товаркой ушла из дома и поступила работницей
на фабрику.
Один раз
летом на этапе во время дневки Нехлюдов провел с ним почти целый день, и Крыльцов, разговорившись, рассказал ему свою историю, и как он стал революционером.
Он говорил, что ему семнадцать, но
на вид ему было
лет пятнадцать.