Неточные совпадения
Лесничий
был женатый человек, но, точно так же как и становой, с первого же дня
начал приставать к Катюше.
— Как
было? — вдруг быстро
начала Маслова. — Приехала в гостиницу, провели меня в номер, там он
был, и очень уже пьяный. — Она с особенным выражением ужаса, расширяя глаза, произносила слово он. — Я хотела уехать, он не пустил.
И в первое время это отречение от себя
было неприятно, но продолжалось это неприятное чувство очень недолго, и очень скоро Нехлюдов, в это же время
начав курить и
пить вино, перестал испытывать это неприятное чувство и даже почувствовал большое облегчение.
Председатель, который гнал дело как мог скорее, чтобы
поспеть к своей швейцарке, хотя и знал очень хорошо, что прочтение этой бумаги не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом
начал читать...
Когда ему предоставлено
было слово, он медленно встал, обнаружив всю свою грациозную фигуру в шитом мундире, и, положив обе руки на конторку, слегка склонив голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и
начал...
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна
была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же
начинали. Правило же товарища прокурора
было в том, чтобы
быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
После последнего слова обвиняемых и переговоров сторон о форме постановки вопросов, продолжавшихся еще довольно долго, вопросы
были поставлены, и председатель
начал свое резюме.
— Обстоятельства дела этого следующие, —
начал он и повторил всё то, что несколько раз уже
было сказано и защитниками, и товарищем прокурора, и свидетелями.
Нынче же, удивительное дело, всё в этом доме
было противно ему — всё,
начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.
Он не шатался, не говорил глупостей, но
был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов видел то, что княгиня Софья Васильевна среди разговора с беспокойством смотрела на окно, через которое до нее
начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
Всегда после таких пробуждений Нехлюдов составлял себе правила, которым намеревался следовать уже навсегда: писал дневник и
начинал новую жизнь, которую он надеялся никогда уже не изменять, — turning a new leaf, [превернуть страницу,] как он говорил себе. Но всякий раз соблазны мира улавливали его, и он, сам того не замечая, опять падал, и часто ниже того, каким он
был прежде.
Так же трудно показалось нынче утром сказать всю правду Мисси. Опять нельзя
было начинать говорить, — это
было бы оскорбительно. Неизбежно должно
было оставаться, как и во многих житейских отношениях, нечто подразумеваемое. Одно он решил нынче утром: он не
будет ездить к ним и скажет правду, если спросят его.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он
ел, освещенным десятком восковых свечей,
начал странным и фальшивым голосом не то
петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
— Я вспоминаю затем, чтобы загладить, искупить свой грех, Катюша, —
начал он и хотел
было сказать о том, что он женится на ней, но он встретил ее взгляд и прочел в нем что-то такое страшное и грубое, отталкивающее, что не мог договорить.
В продолжение десяти лет она везде, где бы она ни
была,
начиная с Нехлюдова и старика-станового и кончая острожными надзирателями, видела, что все мужчины нуждаются в ней; она не видела и не замечала тех мужчин, которые не нуждались в ней. И потому весь мир представлялся ей собранием обуреваемых похотью людей, со всех сторон стороживших ее и всеми возможными средствами — обманом, насилием, куплей, хитростью — старающихся овладеть ею.
«Приговор этот является результатом столь важных процессуальных нарушений и ошибок, — продолжал он внушительно, — что подлежит отмене. Во-первых, чтение во время судебного следствия акта исследования внутренностей Смелькова
было прервано в самом
начале председателем» — раз.
— Я… я… Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту, я знаю, —
начала девушка, сильно конфузясь, — а я хочу только одного — хочу
быть полезной людям и ничего не могу, потому что ничего не знаю.
Как всегда, несмотря на то, что цена, назначенная Нехлюдовым,
была много ниже той, которую платили кругом, мужики
начали торговаться и находили цену высокой.
Приказчик тяжело вздохнул и потом опять стал улыбаться. Теперь он понял. Он понял, что Нехлюдов человек не вполне здравый, и тотчас же
начал искать в проекте Нехлюдова, отказывавшегося от земли, возможность личной пользы и непременно хотел понять проект так, чтобы ему можно
было воспользоваться отдаваемой землей.
Когда все разместились, Нехлюдов сел против них и, облокотившись на стол над бумагой, в которой у него
был написан конспект проекта,
начал излагать его.
— Ну, чудесно, что ты заехал. Не хочешь позавтракать? А то садись. Бифштекс чудесный. Я всегда с существенного
начинаю и кончаю. Ха, ха, ха. Ну, вина
выпей, — кричал он, указывая на графин с красным вином. — А я об тебе думал. Прошение я подам. В руки отдам — это верно; только пришло мне в голову, не лучше ли тебе прежде съездить к Топорову.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники,
начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а
были озабочены только тем, как бы устранить всех опасных.
— Не понимаю, а если понимаю, то не согласен. Земля не может не
быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, —
начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в том, чтобы разделить всю землю поровну, а что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки более трудолюбивых и способных.
Неприятный разговор кончился. Наташа успокоилась, но не хотела при муже говорить о том, что понятно
было только брату, и, чтобы
начать общий разговор, заговорила о дошедшей досюда петербургской новости — о горе матери Каменской, потерявшей единственного сына, убитого на дуэли.
Taк что коляска должна
была дождаться прохождения всего шествия и тронулась только тогда, когда прогремел последний ломовой с мешками и сидящими на них арестантками, среди которых истерическая женщина, затихшая
было, увидав богатую коляску,
начала опять рыдать и взвизгивать.
В религиозном отношении он
был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о
начале всех
начал, о загробной жизни. Бог
был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не
было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него
был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6 дней.
С пятнадцати лет он стал на работу и
начал курить и
пить, чтобы заглушить смутное сознание обиды.
Делать всё для масс народа, а не ждать ничего от них; массы составляют объект нашей деятельности, но не могут
быть нашими сотрудниками до тех пор, пока они инертны, как теперь, —
начал он, как будто читал лекцию.
— Дело мое к вам в следующем, —
начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре
было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, —
начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен
был остановиться, потому что у самой двери два голоса кричали враз, о чем-то споря...
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам,
начиная от пристава до министра, не
было никакого дела до справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны
были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание.
Устав ходить и думать, он сел на диван перед лампой и машинально открыл данное ему на память англичанином Евангелие, которое он, выбирая то, что
было в карманах, бросил на стол. «Говорят, там разрешение всего», — подумал он и, открыв Евангелие,
начал читать там, где открылось. Матфея гл. XVIII.
24. Когда
начал он считаться, приведен
был к нему некто, который должен
был ему десять тысяч талантов...