Неточные совпадения
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной
рукой так, что плоскость
руки была перпендикулярна
к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая
рукой, прошел
к своему месту у окна и тотчас же погрузился в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться
к делу.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами
руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей
к присяге.
— Не опускайте
руки, держите так, — обратился он
к молодому человеку, опустившему
руку, — что по делу, по которому…
Председатель, с выражением того, что это дело теперь окончено, переложил локоть
руки, в которой он держал бумагу, на другое место и обратился
к Евфимье Бочковой.
Она придвинулась
к нему, и он, сам не зная, как это случилось, потянулся
к ней лицом; она не отстранилась, он сжал крепче ее
руку и поцеловал ее в губы.
Подбежав
к кусту сирени, она сорвала с него две ветки белой, уже осыпавшейся сирени и, хлопая себя ими по разгоряченному лицу и оглядываясь на него, бойко размахивая перед собой
руками, пошла назад
к играющим.
Подошедшая
к двери действительно была Матрена Павловна. Она вошла в комнату с одеялом на
руке и, взглянув укорительно на Нехлюдова, сердито выговорила Катюше за то, что она взяла не то одеяло.
Он сделал ей знак
рукою, вызывая ее на двор
к себе.
Старшина и некоторые из присяжных приподнялись и, затрудняясь тем движением или положением, которое они должны придать своим
рукам, подошли
к столу и поочередно посмотрели на кольцо, склянку и фильтр. Купец даже примерил на свой палец кольцо.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими
руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел
к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел
к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел
руками и обратился
к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
Он остановился, сложил
руки перед грудью, как он делал это, когда был маленький, поднял глаза кверху и проговорил, обращаясь
к кому-то...
Тогда, получив разрешенье, она сняла замшевую перчатку с тремя пуговицами с пухлой белой
руки, достала из задних складок шелковой юбки модный бумажник и, выбрав из довольно большого количества купонов, только что срезанных с билетов, заработанных ею в своем доме, один — в 2 рубля 50 коп. и, присоединив
к нему два двугривенных и еще гривенник, передала их приставу.
— Из суда, ваше благородие, — сказал старший конвойный, выходя из-за проходивших и прикладывая
руку к шапке.
Она шила в очках и держала в больших рабочих
руках иголку по-крестьянски, тремя пальцами и острием
к себе.
В это время рыжая женщина, запустив обе покрытые веснушками
руки в свои спутанные густые рыжие волосы и скребя ногтями голову, подошла
к пившим вино аристократкам.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными
руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший,
к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Священник, разговаривая с смотрителем, совал крест и свою
руку в рот, а иногда в нос подходившим
к нему арестантам, арестанты же старались поцеловать и крест и
руку священника.
Рядом с старушкой был молодой человек в поддевке, который слушал, приставив
руки к ушам, покачивая головой, то, что ему говорил похожий на него арестант с измученным лицом и седеющей бородой.
Нехлюдов достал бумажник, как только смотритель отвернулся, но не успел передать десятирублевую бумажку, как. смотритель опять повернулся
к ним лицом. Он зажал ее в
руке.
Она не слушала его, а глядела то на его
руку, то на смотрителя. Когда смотритель отвернулся, она быстро протянула
к нему
руку, схватила бумажку и положила за пояс.
Двери камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь
к стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув
руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его
к другому коридору налево, запертому железной дверью.
— Хорошо, хорошо, — сказала она и, взяв своей большой белой
рукой за ручку не спускавшего с нее глаз Колю, вернулась
к матери чахоточного.
Мисси сердито нахмурилась, пожала плечами и обратилась
к элегантному офицеру, который подхватил у нее из
рук порожнюю чашку и, цепляя саблей за кресла, мужественно перенес ее на другой стол.
— Так вот, я сделаю всё, — повторил Масленников, туша папироску своей белой
рукой с бирюзовым перстнем, — а теперь пойдем
к дамам.
Владимирская с ребенком на
руках и сторожиха с чулком, который она не переставала вязать быстрыми пальцами, подошли
к Масловой.
Возвращаясь уже назад, она быстро махала одной левой
рукой поперек своего хода, правой же крепко прижимала
к животу красного петуха.
Нехлюдов вышел из сада и подошел
к крыльцу, у которого стояли две растрепанные бабы, из которых одна, очевидно, была на сносе беременна. На ступеньках крыльца, сложив
руки в карманы парусинного пальто, стоял приказчик. Увидав барина, бабы замолчали и стали оправлять сбившиеся платки на головах, а приказчик вынул
руки из карманов и стал улыбаться.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь
к нестарому, с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой
руке свою разорванную шапку так, как держат солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
Подошед
к Нехлюдову, она хотела не подать
руки, потом подала и еще больше покраснела.
Нехлюдов отдал письмо графини Катерины Ивановны и, достав карточку, подошел
к столику, на котором лежала книга для записи посетителей, и начал писать, что очень жалеет, что не застал, как лакей подвинулся
к лестнице, швейцар вышел на подъезд, крикнув: «подавай!», а вестовой, вытянувшись,
руки по швам, замер, встречая и провожая глазами сходившую с лестницы быстрой, не соответственной ее важности походкой невысокую тоненькую барыню.
Генерал, мрачно насупив свои густые седые брови, пристально смотрел на
руки и, воображая, что блюдечко движется само, тянул его
к «л».
Судебный пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в
руке подошел
к Фанарину с вопросом, по какому он делу, и, узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами на груди наряде, делавшем его похожим на птицу.
Другая записка была от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение от имени сектантов государю. Богатырев своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в
руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить
к тому лицу, от которого зависит это дело, и попросить его.
— Ну, чудесно, что ты заехал. Не хочешь позавтракать? А то садись. Бифштекс чудесный. Я всегда с существенного начинаю и кончаю. Ха, ха, ха. Ну, вина выпей, — кричал он, указывая на графин с красным вином. — А я об тебе думал. Прошение я подам. В
руки отдам — это верно; только пришло мне в голову, не лучше ли тебе прежде съездить
к Топорову.
Монахиня в клобуке, с развевающимся вуалем и тянущимся за ней черным шлейфом, сложив белые с очищенными ногтями
руки, в которых она держала топазовые четки, вышла из кабинета и прошла
к выходу.
Он подошел
к столу и стал писать. Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот узкий, плешивый череп, на эту с толстыми синими жилами
руку, быстро водящую пером, и удивлялся, зачем делает то, что он делает, и так озабоченно делает этот ко всему, очевидно, равнодушный человек. Зачем?..
Маслова была одета опять попрежнему в белой кофте, юбке и косынке. Подойдя
к Нехлюдову и увидав его холодное, злое лицо, она багрово покраснела и, перебирая
рукою край кофты, опустила глаза. Смущение ее было для Нехлюдова подтверждением слов больничного швейцара.
Он показал ей, что и где писать, и она села за стол, оправляя левой
рукой рукав правой; он же стоял над ней и молча глядел на ее пригнувшуюся
к столу спину, изредка вздрагивавшую от сдерживаемых рыданий, и в душе его боролись два чувства — зла и добра: оскорбленной гордости и жалости
к ней, страдающей, и последнее чувство победило.
Несколько арестантов, сняв шапки, подошли
к конвойному офицеру, о чем-то прося его. Как потом узнал Нехлюдов, они просились на подводы. Нехлюдов видел, как конвойный офицер молча, не глядя на просителя, затягивался папиросой, и как потом вдруг замахнулся своей короткой
рукой на арестанта, и как тот, втянув бритую голову в плечи, ожидая удара, отскочил от него.
Одного только шатающегося длинного старика в ножных кандалах офицер пустил на подводу, и Нехлюдов видел, как этот старик, сняв свою блинообразную шапку, крестился, направляясь
к подводам, и кок потом долго не мог влезть от кандалов, мешавших поднять слабую старческую закованную ногу, и как сидевшая уже на телеге баба помогла ему, втащив его за
руку.
Он только приложил
руку к козырьку в знак своего уважения перед богатством и строго смотрел на арестантов, как бы обещаясь во всяком случае защитить от них седоков коляски.
— Побежал дворник, — сказал городовой, прикладывая
руку к козырьку.
Фельдшер, подойдя
к мертвому, потрогал желтоватую, покрытую веснушками, еще мягкую, но уже мертвенно-бледную
руку арестанта, подержал ее, потом пустил. Она безжизненно упала на живот мертвеца.
В приемный покой вошли доктор с фельдшером и частный. Доктор был плотный коренастый человек в чесунчевом пиджаке и таких же узких, обтягивавших ему мускулистые ляжки панталонах. Частный был маленький толстяк с шарообразным красным лицом, которое делалось еще круглее от его привычки набирать в щеки воздух и медленно выпускать его. Доктор подсел на койку
к мертвецу, так же как и фельдшер, потрогал
руки, послушал сердце и встал, обдергивая панталоны.
И слезы выступили у ней на глаза, и она коснулась его
руки. Фраза эта была неясна, но он понял ее вполне и был тронут тем, чтò она означала. Слова ее означали то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви
к своему мужу, для нее важна и дорога ее любовь
к нему,
к брату, и что всякая размолвка с ним — для нее тяжелое страдание.
Наталья Ивановна ничего не сказала. Аграфена Петровна вопросительно глядела на Наталью Ивановну и покачивала головой. В это время из дамской комнаты вышло опять шествие. Тот же красавец-лакей Филипп и швейцар несли княгиню. Она остановила носильщиков, подманила
к себе Нехлюдова и, жалостно изнывая, подала ему белую в перстнях
руку, с ужасом ожидая твердого пожатия.
— В тесноте, да не в обиде, — сказал певучим голосом улыбающийся Тарас и, как перышко, своими сильными
руками поднял свой двухпудовый мешок и перенес его
к окну. — Места много, а то и постоять можно, и под лавкой можно. Уж на что покойно. А то вздорить! — говорил он, сияя добродушием и ласковостью.
Подойдя
к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою
рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной
рукой разбитое в кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку, стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.