Неточные совпадения
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена
была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра
были доставлены в нынешний
день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Лесничий
был женатый человек, но, точно
так же как и становой, с первого же
дня начал приставать к Катюше.
Они провожали товарища, много
пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад еще
была Маслова,
так что именно
дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
— Очень хорошо, — сказал председатель, очевидно довольный достигнутыми результатами. —
Так расскажите, как
было дело, — сказал он, облокачиваясь на спинку и кладя обе руки на стол. — Расскажите всё, как
было. Вы можете чистосердечным признанием облегчить свое положение.
Дела не
было никакого, кроме того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими людьми мундире, в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с
такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому других людей.
Нехлюдов распределил свою поездку
так, чтобы пробыть у тетушек только сутки, но, увидав Катюшу, он согласился встретить у тетушек Пасху, которая
была через два
дня, и телеграфировал своему приятелю и товарищу Шенбоку, с которым они должны
были съехаться в Одессе, чтобы и он заехал к тетушкам.
Шенбок пробыл только один
день и в следующую ночь уехал вместе с Нехлюдовым. Они не могли дольше оставаться,
так как
был уже последний срок для явки в полк.
Председатель, который гнал
дело как мог скорее, чтобы
поспеть к своей швейцарке, хотя и знал очень хорошо, что прочтение этой бумаги не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал читать...
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин
были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли
быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в
день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца
были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны,
так как она
была не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
Нынче
был для него
такой день.
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого
дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых, то, что Колосов,
выпив водки, вина, ликера,
был немного пьян, не
так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но
так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
Давно он не встречал
дня с
такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более в этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением
было установлено, что он держит эту большую и дорогую квартиру для того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало
быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
Удивительное
дело: с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали
быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея
был так внушительно-почтителен, что он не решился этого сделать.
Дело велось точно
так же, как и вчерашнее, со всем арсеналом доказательств, улик, свидетелей, присяги их, допросов, экспертов и перекрестных вопросов. Свидетель-городовой на вопросы председателя, обвинителя, защитника безжизненно отрубал: «
так точно-с», «не могу знать» и опять «
так точно»…, но, несмотря на его солдатское одурение и машинообразность, видно
было, что он жалел мальчика и неохотно рассказывал о своей поимке.
Дело было ясно, но товарищ прокурора,
так же, как и вчера, поднимая плечи, делал тонкие вопросы, долженствовавшие уловить хитрого преступника.
Через минуту из боковой двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы,
так же как и третьего
дня, выбивались вьющимися колечками, лицо, нездоровое, пухлое и белое,
было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
Ужасны
были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен
был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно
было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не
так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное
дело.
В случае оставления жалобы без последствий, к чему, по мнению адвоката, надо
быть готовым,
так как кассационные поводы очень слабы, партия каторжных, в числе которых
была Маслова, могла отправиться в первых числах июня, и потому, для того, чтобы приготовиться к поездке за Масловой в Сибирь, что
было твердо решено Нехлюдовым, надо
было теперь же съездить по деревням, чтобы устроить там свои
дела.
— Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с той же улыбкой, выражавшей и желание
быть приятным хозяину и уверенность в том, что Нехлюдов, точно
так же как и он, понимает всякие
дела.
— Какой уж корм! Только пример один. Известное
дело, не свое детище. Абы довезть живым. Сказывала, довезла только до Москвы,
так в ту же пору и сгас. Она и свидетельство привезла, — всё как должно. Умная женщина
была.
— Ну, и отработаю, отпусти корову-то, не мори голодом, — злобно прокричала она. — И
так ни
дня ни ночи отдыха нет. Свекровь больная. Муж закатился. Одна
поспеваю во все концы, а силы нет. Подавись ты отработкой своей.
— Известное
дело. Это
так точно, как
есть, — послышались голоса мужиков.
— Не согласны, потому
дело непривычное. Как
было,
так и пускай
будет. Семена бы только отменить, — послышались голоса.
Знал несомненно, что нужно
было изучить, разобрать, уяснить себе, понять все эти
дела судов и наказаний, в которых он чувствовал, что видит что-то
такое, чего не видят другие.
Комната Нехлюдова
была не занята, но не убрана, и от сундуков проходы к ней
были трудны,
так что приезд Нехлюдова, очевидно, мешал тем
делам, которые по какой-то странной инерции совершались в этой квартире.
Всё это
так неприятно своим очевидным безумием, которого он когда-то
был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же
день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что
было в доме.
Разговор и здесь зашел о дуэли. Суждения шли о том, как отнесся к
делу государь.
Было известно, что государь очень огорчен за мать, и все
были огорчены за мать. Но
так как
было известно, что государь, хотя и соболезнует, не хочет
быть строгим к убийце, защищавшему честь мундира, то и все
были снисходительны к убийце, защищавшему честь мундира. Только графиня Катерина Ивановна с своим свободолегкомыслием выразила осуждение убийце.
Старичок с белыми волосами прошел в шкап и скрылся там. В это время Фанарин, увидав товарища,
такого же, как и он, адвоката, в белом галстуке и фраке, тотчас же вступил с ним в оживленный разговор; Нехлюдов же разглядывал бывших в комнате.
Было человек 15 публики, из которых две дамы, одна в pince-nez молодая и другая седая. Слушавшееся нынче
дело было о клевете в печати, и потому собралось более, чем обыкновенно, публики — всё люди преимущественно из журнального мира.
Одно, что понял Нехлюдов, это
было то, что, несмотря на то, что Вольф, докладывавший
дело,
так строго внушал вчера ему то, что Сенат не может входить в рассмотрение
дела по существу, — в этом
деле докладывал очевидно пристрастно в пользу кассирования приговора палаты, и что Селенин, совершенно несогласно с своей характерной сдержанностью, неожиданно горячо выразил свое противоположное мнение.
— Это
так.
Дело будет слушаться нынче. Но…
Но всё-таки теперь,
будучи в Петербурге, он считал своим долгом исполнить всё то, что намеревался сделать, и решил завтра же, побывав у Богатырева, исполнить его совет и поехать к тому лицу, от которого зависело
дело сектантов.
Но вреда не могло
быть никакого от утверждения распоряжения о том, чтобы разослать в разные места членов семей этих крестьян; оставление же их на местах могло иметь дурные последствия на остальное население в смысле отпадения их от православия, при том же это показывало усердие архиерея, и потому он дал ход
делу так, как оно
было направлено.
Теперь же с
таким защитником, как Нехлюдов, имевшим связи в Петербурге,
дело могло
быть представлено государю как нечто жестокое или попасть в заграничные газеты, и потому он тотчас же принял неожиданное решение.
Нехлюдов уехал бы в тот же
день вечером, но он обещал Mariette
быть у нее в театре, и хотя он знал, что этого не надо
было делать, он всё-таки, кривя перед самим собой душой, поехал, считая себя обязанным данным словом.
В Кузминском же
дело оставалось еще
так, как он сам устроил его, т. е. что деньги за землю должен
был получать он, но нужно
было установить сроки и определить, сколько брать из этих денег для жизни и сколько оставить в пользу крестьян.
Сначала, приходя в сношение с арестантами, обращавшимися к нему за помощью, он тотчас же принимался ходатайствовать за них, стараясь облегчить их участь; но потом явилось
так много просителей, что он почувствовал невозможность помочь каждому из них и невольно
был приведен к четвертому
делу, более всех других в последнее время занявшему его.
Четвертое
дело это состояло в разрешении вопроса о том, что
такое, зачем и откуда взялось это удивительное учреждение, называемое уголовным судом, результатом которого
был тот острог, с жителями которого он отчасти ознакомился, и все те места заключения, от Петропавловской крепости до Сахалина, где томились сотни, тысячи жертв этого удивительного для него уголовного закона.
Так вот в исследовании вопроса о том, зачем все эти столь разнообразные люди
были посажены в тюрьмы, а другие, точно
такие же люди ходили на воле и даже судили этих людей, и состояло четвертое
дело, занимавшее в это время Нехлюдова.
Другое же
дело, отдача земли крестьянам,
было не
так близко ее сердцу; но муж ее очень возмущался этим и требовал от нее воздействия на брата. Игнатий Никифорович говорил, что
такой поступок
есть верх неосновательности, легкомыслия и гордости, что объяснить
такой поступок, если
есть какая-нибудь возможность объяснить его, можно только желанием выделиться, похвастаться, вызвать о себе разговоры.
— Не понимаю, а если понимаю, то не согласен. Земля не может не
быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее
разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в том, чтобы
разделить всю землю поровну, а что
такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче
разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки более трудолюбивых и способных.
— Да, это
было бы жестоко, но целесообразно. То же, что теперь делается, и жестоко и не только не целесообразно, но до
такой степени глупо, что нельзя понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в
таком нелепом и жестоком
деле, как уголовный суд.
Жара в накаленном в продолжение целого
дня солнцем и полном народа большом вагоне третьего класса
была такая удушливая, что Нехлюдов не пошел в вагон, а остался на тормазе.
Всё
дело в том, что люди думают, что
есть положения, в которых можно обращаться с человеком без любви, а
таких положений нет.
— Ну, вот
таким манером, братец ты мой, узналось
дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать
будем, она, — говорит, — нас, как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
Как ни ужасно бессмысленны
были мучения, которым подвергались
так называемые уголовные, всё-таки над ними производилось до и после осуждения некоторое подобие законности; но в
делах с политическими не
было и этого подобия, как это видел Нехлюдов на Шустовой и потом на многих и многих из своих новых знакомых.
Так неважно
было их
дело — они только попытались отбиться от конвоя и никого не ранили даже.
В тот
день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому городу,
так что выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал в село, возле которого
был полуэтап, уже сумерками.
Дело было в том, что каторжный Карманов подговорил похожего на себя лицом малого, ссылаемого на поселение, смениться с ним
так, чтобы каторжный шел в ссылку, а малый в каторгу, на его место.
В религиозном отношении он
был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни. Бог
был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого
дела не
было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который
так казался важен его сотоварищам, для него
был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6
дней.
Он любил работать и всегда
был занят практическими
делами и на
такие же практические
дела наталкивал товарищей.