Неточные совпадения
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот
до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только
тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых,
то, что она была породиста и во всем, от одежды
до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще
то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Несмотря на
то, что Нехлюдов приехал поздно, пришлось долго дожидаться. Задерживал дело
до сих пор неприехавший один из членов суда.
И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего дня с
тем, чтобы
до шести успеть посетить эту рыженькую Клару Васильевну, с которой у него прошлым летом на даче завязался роман.
Они провожали товарища, много пили и играли
до 2 часов, а потом поехали к женщинам в
тот самый дом, в котором шесть месяцев
тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
Больше всего народа было около залы гражданского отделения, в которой шло
то дело, о котором говорил представительный господин присяжным, охотник
до судейских дел.
Судебный пристав этот был честный человек, университетского образования, но не мог нигде удержаться на месте, потому что пил запоем. Три месяца
тому назад одна графиня, покровительница его жены, устроила ему это место, и он
до сих пор держался на нем и радовался этому.
Теперь он загадал, что если число шагов
до кресла от двери кабинета будет делиться на три без остатка,
то новый режим вылечит его от катара, если же не будет делиться,
то нет.
Когда он был девственником и хотел остаться таким
до женитьбы,
то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Но когда к этому развращению вообще военной службы, с своей честью мундира, знамени, своим разрешением насилия и убийства, присоединяется еще и развращение богатства и близости общения с царской фамилией, как это происходит в среде избранных гвардейских полков, в которых служат только богатые и знатные офицеры,
то это развращение доходит у людей, подпавших ему,
до состояния полного сумасшествия эгоизма.
Дороги
до церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо
того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой
до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка
того заведения, в котором жила Маслова.
Он краснел и бледнел, и только что хотел начать говорить, как Петр Герасимович,
до этого времени молчаливый, очевидно раздраженный авторитетным тоном старшины, вдруг начал возражать ему и говорить
то самое, что хотел сказать Нехлюдов.
Слушая
то Софью Васильевну,
то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни
до драмы ни друг
до друга, а что если они говорят,
то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых,
то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку.
Он не шатался, не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбужденно-довольном собою состоянии; в-третьих, Нехлюдов видел
то, что княгиня Софья Васильевна среди разговора с беспокойством смотрела на окно, через которое
до нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее старость.
И он вспомнил, как за день
до смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой, посмотрела ему в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не
то сделала», и на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
С
тех пор и
до нынешнего дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда еще он не доходил
до такого загрязнения,
до такого разлада между
тем, чего требовала его совесть, и
той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся, увидев это расстояние.
Она, не обращая никакого внимания на
то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в одной грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила
до стены.
Дорогой в суд, проезжая по
тем же улицам, на
том же извозчике, Нехлюдов удивлялся сам на себя,
до какой степени он нынче чувствовал себя совсем другим человеком.
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди, не
то что позаботились о
том, чтобы уничтожить
те причины, которые довели этого мальчика
до его теперешнего положения, а хотим поправить дело
тем, что будем казнить этого мальчика.
Ужасно! Не знаешь, чего тут больше — жестокости или нелепости. Но, кажется, и
то и другое доведено
до последней степени».
— Так-с. Если она приговорена только вчера, — сказал прокурор, не обращая никакого внимания на заявление Нехлюдова о невинности Масловой, —
то до объявления приговора в окончательной форме она должна всё-таки находиться в доме предварительного заключения. Свидания там разрешаются только в определенные дни. Туда вам и советую обратиться.
— Потому что я обманул ее и привел в
то положение в котором она теперь. Если бы она не была
тем,
до чего я ее довел, она и не подверглась бы такому обвинению.
Действительно, Екатерина Маслова находилась там. Прокурор забыл, что месяцев шесть
тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое
до последней степени политическое дело, и все места дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами.
Когда доходило
до этого места,
то повторялось опять
то же самое.
До этой ночи, пока она надеялась на
то, что он заедет, она не только не тяготилась ребенком, которого носила под сердцем, но часто удивленно умилялась на его мягкие, а иногда порывистые движения в себе. Но с этой ночи всё стало другое. И будущий ребенок стал только одной помехой.
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь рукой
до каждого, также считал проходивших в следующие двери, с
тем чтобы при выпуске, проверив счет, не оставить ни одного посетителя в тюрьме и не выпустить ни одного заключенного.
— Как бы жестока ты ни говорила, ты не можешь сказать
того, что я чувствую, — весь дрожа, тихо сказал Нехлюдов, — не можешь себе представить,
до какой степени я чувствую свою вину перед тобою!..
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так
до вечера. В ней шла мучительная работа.
То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в
тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла
то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о
том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Не успел Нехлюдов спросить швейцара о
том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам показался на ковровой лестнице, провожая очень важного гостя, такого, какого он провожал уже не
до площадки, а
до самого низа.
— Дурак! — не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за
то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил
до него, т. е., несмотря на
то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить,
то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
— У меня вон они 12 душ, — продолжал старик, указывая на двух женщин, которые с сбившимися платками, потные, подоткнувшись, с голыми,
до половины испачканными навозной жижей икрами стояли с вилами на уступе невычищенного еще навоза. — Что ни месяц,
то купи 6 пудов, а где их взять?
— Какой уж корм! Только пример один. Известное дело, не свое детище. Абы довезть живым. Сказывала, довезла только
до Москвы, так в
ту же пору и сгас. Она и свидетельство привезла, — всё как должно. Умная женщина была.
Земля же, которая так необходима ему, что люди мрут от отсутствия ее, обрабатывается этими же доведенными
до крайней нужды людьми для
того, чтобы хлеб с нее продавался за границу и владельцы земли могли бы покупать себе шляпы, трости, коляски, бронзы и т.п.
Денежные же милостыни, которые раздавал здесь Нехлюдов, были вызваны
тем, что он здесь в первый раз узнал
ту степень бедности и суровости жизни,
до которой дошли крестьяне, и, пораженный этой бедностью, хотя и знал, что это неразумно, не мог не давать
тех денег, которых у него теперь собралось в особенности много, так как он получил их и за проданный еще в прошлом году лес в Кузминском и еще задатки за продажу инвентаря.
Всё это так неприятно своим очевидным безумием, которого он когда-то был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это считала нужным,
до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем
тем, что было в доме.
— А
тем же. От 8 вечера и
до 4 утра. Это каждый день.
Со времени своего последнего посещения Масленникова, в особенности после своей поездки в деревню, Нехлюдов не
то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к
той своей среде, в которой он жил
до сих пор, к
той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не видят, не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
Кроме
того, граф Иван Михайлович считал, что чем больше у него будет получения всякого рода денег из казны, и чем больше будет орденов,
до алмазных знаков чего-то включительно, и чем чаще он будет видеться и говорить с коронованными особами обоих полов,
тем будет лучше.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в
том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен
до страстности и подлости; в-третьих, в
том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
Но когда прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку,
то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах
до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру ехать. Коляска двинулась, но в
ту же минуту она дотронулась зонтиком
до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15 лет и с
тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал делать
до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из дома за
то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая долги, компрометировал отца.
В
то же время, как пришел денщик, блюдечко, остановившись раз на «п», другой раз на «о» и потом, дойдя
до «с», остановилось на этой букве и стало дергаться туда и сюда.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в
ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали
до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова,
до всех
тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались
тем, что страдали невинные, а были озабочены только
тем, как бы устранить всех опасных.
Четвертое дело это состояло в разрешении вопроса о
том, что такое, зачем и откуда взялось это удивительное учреждение, называемое уголовным судом, результатом которого был
тот острог, с жителями которого он отчасти ознакомился, и все
те места заключения, от Петропавловской крепости
до Сахалина, где томились сотни, тысячи жертв этого удивительного для него уголовного закона.
Это были люди заброшенные, одуренные постоянным угнетением и соблазнами, как
тот мальчик с половиками и сотни других людей, которых видел Нехлюдов в остроге и вне его, которых условия жизни как будто систематически доводят
до необходимости
того поступка, который называется преступлением.
Из этих людей особенно в этом отношении поразил его рецидивист вор Охотин, незаконный сын проститутки, воспитанник ночлежного дома, очевидно
до 30 лет жизни никогда не встречавший людей более высокой нравственности, чем городовые, и смолоду попавший в шайку воров и вместе с
тем одаренный необыкновенным даром комизма, которым он привлекал к себе людей.
Она любовалась этой решительностью, узнавала в этом его и себя, какими они были оба в
те хорошие времена
до замужества, но вместе с
тем ее брал ужас при мысли о
том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.