Неточные совпадения
— Да уж одно бы что, хуже не будет, —
сказала Маслова, тряхнув
головой.
— А как мы приехали с ним в номер, я хотела уходить, а он ударил меня по
голове и гребень сломал. Я рассердилась, хотела уехать. Он взял перстень с пальца и подарил мне, чтобы я не уезжала, —
сказала она.
— Христос воскресе! —
сказала Матрена Павловна, склоняя
голову и улыбаясь, с такой интонацией, которая говорила, что нынче все равными, обтерев рот свернутым мышкой платком, она потянулась к нему губами.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его
голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, —
сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
— То-то шкура барабанная! Чего гогочет! —
сказала Кораблева, покачав
головою на рыжую, и опять обратилась к Масловой, — Много ли годов?
— Видно, у них всё так, —
сказала корчемница и, вглядевшись в
голову девочки, положила чулок подле себя, притянула к себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами искать ей в
голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное дело.
— Нет, не понадобятся, Аграфена Петровна, наверное не понадобятся, —
сказал Нехлюдов, отвечая на то, что выражало ее покачиванье
головой, —
Скажите, пожалуйста, и Корнею, что жалованье я ему отдам вперед за два месяца, но что мне не нужно его.
— Мое почтение, —
сказал прокурор, наклоняя
голову, очевидно желая скорее избавиться от этого странного посетителя.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в
голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы,
сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми,
сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
— Я
скажу. Он для меня всё сделает, — улыбаясь и встряхивая
головой, отвечала Маслова.
Она, знаете, услыхала, что я с вам знакома, —
сказала Маслова, вертя
головой и взглядывая на него, — и говорит: «
скажи ему, пусть, — говорит, — сына вызовут, он им всё расскажет».
— Вы много говорили. Что говорили тот раз? —
сказала она, не переставая улыбаться и поворачивая
голову то в ту, то в другую сторону.
— Что ж, это можно, —
сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату, и, поворотив
голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, —
сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
Когда Нехлюдов подошел к собравшимся крестьянам, и обнажились русые, курчавые, плешивые, седые
головы, он так смутился, что долго ничего не мог
сказать.
— И
голова же был этот Жоржа, —
сказал представительный старец с завитками.
Она подняла
голову, и черные косящие глаза остановились и на его лице и мимо него, и всё лицо ее просияло радостью. Но она
сказала совсем не то, что говорили ее глаза.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, —
сказала она и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру ехать. Коляска двинулась, но в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые
головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
— Да, для молодых это одиночное заключение ужасно, —
сказала тетка, покачивая
головой и тоже закуривая папиросу.
— С точки зрения частного человека это может представляться так, —
сказал он, — но с государственной точки зрения представляется несколько иное. Впрочем, мое почтение, —
сказал Топоров, наклоняя
голову и протягивая руку.
— Да, я очень рад был, что ее можно было освободить, — спокойно
сказал он, кивая
головой и совсем уже иронически, как показалось Нехлюдову, улыбаясь под усами. — Я пойду курить.
Когда Маслова вошла в контору, смотритель поднял
голову и, не глядя ни на Маслову ни на Нехлюдова,
сказал...
Доктор, не дослушав его, поднял
голову так, что стал смотреть в очки, и прошел в палаты и в тот же день
сказал смотрителю о том, чтобы прислали на место Масловой другую помощницу, постепеннее.
— Положите ему
голову выше да воды дайте, —
сказал Нехлюдов.
Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не
сказал. Когда же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой поднял завалившуюся
голову и попытался влить воду в рот, но арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и посконную пыльную рубаху.
— Готов, —
сказал фельдшер, мотнув
головой, но, очевидно, для порядка, раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца и, откинув от уха свои курчавые волосы, приложился к желтоватой неподвижной высокой груди арестанта. Все молчали. Фельдшер приподнялся, еще качнул
головой и потрогал пальцем сначала одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.
Наталья Ивановна ничего не
сказала. Аграфена Петровна вопросительно глядела на Наталью Ивановну и покачивала
головой. В это время из дамской комнаты вышло опять шествие. Тот же красавец-лакей Филипп и швейцар несли княгиню. Она остановила носильщиков, подманила к себе Нехлюдова и, жалостно изнывая, подала ему белую в перстнях руку, с ужасом ожидая твердого пожатия.
— Вот так-то, хороша-хороша, да до поры до времени, а попади ей вожжа под хвост, она то сделает, что и вздумать нельзя… Верно я говорю. Вы меня, барин, извините. Я выпил, ну, что же теперь делать… —
сказал фабричный и стал укладываться спать, положив
голову на колени улыбающейся жены.
— Ну, вот и князь наш объявился, —
сказал он, ставя чайник среди чашек и передавая хлеб Масловой. — Чудесные штуки мы накупили, — проговорил он, скидывая полушубок и швыряя его через
головы в угол нар. — Маркел молока и яиц купил; просто бал нынче будет. А Кирилловна всё свою эстетическую чистоту наводит, —
сказал он улыбаясь, глядя на Ранцеву. — Ну, теперь заваривай чай, — обратился он к ней.
— Разве можно тут разговаривать, —
сказала она, — пройдите сюда, там одна Верочка. — И она вперед прошла в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной камеры, отданной теперь в распоряжение политических женщин. На нарах, укрывшись с
головой, лежала Вера Ефремовна.
Крыльцов что-то, чего нельзя было расслышать,
сказал, указывая на Марью Павловну, и, нахмурившись, очевидно сдерживая кашель, закачал
головой. Нехлюдов приблизил
голову, чтобы расслышать. Тогда Крыльцов выпростал рот из платка и прошептал...
—Вот как! —
сказал генерал, значительно кивая
головой.
Англичанин неодобрительно покачал
головой и
сказал, что он желал бы
сказать этим людям несколько слов, и попросил Нехлюдова перевести то, что будет говорить.