Неточные совпадения
В то время когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила с своими конвойными к зданию окружного суда,
тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной с пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед собой и думал о
том, что предстоит ему нынче сделать и что было вчера.
Причина эта заключалась не
в том, что он 10 лет
тому назад соблазнил Катюшу и бросил ее, это было совершенно забыто им, и он не считал это препятствием для своей женитьбы; причина эта была
в том, что у него
в это
самое время была с замужней женщиной связь, которая, хотя и была разорвана теперь с его стороны, не была еще признана разорванной ею.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то, что во
время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и
в особенности,
сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением
в «Social statics» о
том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная,
в которую он одно
время был влюблен, именно влюблен, а потом
в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
И он вдруг понял, что
то отвращение, которое он
в последнее
время чувствовал к людям, и
в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к
самому себе. И удивительное дело:
в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова,
в то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он
сам, злодей, и работник видел; он души не убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а
то что ж это, заперли
в зàмок, а мы и духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой,
в кабаке сидит.
Жена приказчика выглядывала из двери
в то время, как испуганная девушка с пушками подавала блюдо, а
сам приказчик, гордясь искусством своей жены, всё более и более радостно улыбался.
Солнце спустилось уже за только-что распустившиеся липы, и комары роями влетали
в горницу и жалили Нехлюдова. Когда он
в одно и
то же
время кончил свою записку и услыхал из деревни доносившиеся звуки блеяния стада, скрипа отворяющихся ворот и говора мужиков, собравшихся на сходке, Нехлюдов сказал приказчику, что не надо мужиков звать к конторе, а что он
сам пойдет на деревню, к
тому двору, где они соберутся. Выпив наскоро предложенный приказчиком стакан чаю, Нехлюдов пошел на деревню.
Остальные два старика, один —
тот самый беззубый, который вчера на сходке кричал решительный отказ на все предложения Нехлюдова, и другой — высокий, белый, хромой старик с добродушным лицом,
в бахилках и туго умотанных белыми онучами худых ногах, оба почти всё
время молчали, хотя и внимательно слушали.
«И как они все уверены, и
те, которые работают, так же как и
те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что
в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их
в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из
тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
Но когда прошло известное
время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти
в отставку,
то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался
в своих взглядах до уровня передовых статей
самых пошлых консервативных газет.
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой
в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это
в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
Как и все люди его круга и
времени, он без малейшего усилия разорвал своим умственным ростом
те путы религиозных суеверий,
в которых он был воспитан, и
сам не знал, когда именно он освободился.
Эти так называемые испорченные, преступные, ненормальные типы были, по мнению Нехлюдова, не что иное, как такие же люди, как и
те, перед которыми общество виновато более, чем они перед обществом, но перед которыми общество виновато не непосредственно перед ними
самими теперь, а
в прежнее
время виновато прежде еще перед их родителями и предками.
— Да, мы не имеем ни малейшего понятия о
том, что делается с этими несчастными, а надо это знать, — прибавил Нехлюдов, глядя на старого князя, который, завязавшись салфеткой, сидел у стола за крюшоном и
в это
самое время оглянулся на Нехлюдова.
После фабрики она жила
в деревне, потом приехала
в город и на квартире, где была тайная типография, была арестована и приговорена к каторге. Марья Павловна не рассказывала никогда этого
сама, но Катюша узнала от других, что приговорена она была к каторге за
то, что взяла на себя выстрел, который во
время обыска был сделан
в темноте одним из революционеров.
Он боялся, чтобы под влиянием
тех тяжелых и развращающих условий,
в которых она находилась во
время переезда, она не впала бы вновь
в то прежнее состояние разлада
самой с собой и отчаянности
в жизни,
в котором она раздражалась против него и усиленно курила и пила вино, чтобы забыться.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и
в особенности неприятный смех были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё
время своего путешествия, находился
в том серьезном и внимательном расположении духа,
в котором он не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы
то ни было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он
сам с собой определял это отношение.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище, как ни часто видел он
в продолжение этих трех месяцев всё
тех же 400 человек уголовных арестантов
в самых различных положениях: и
в жаре,
в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и на привалах по дороге, и на этапах
в теплое
время на дворе, где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил
в середину их и чувствовал, как теперь, что внимание их обращено на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
После холода, сырости во
время перехода, после грязи и неурядицы, которую они нашли здесь, после трудов, положенных на
то, чтобы привести всё
в порядок, после принятия пищи и горячего чая все были
в самом приятном, радостном настроении.
Теперь, во
время перехода, она утешалась
тем, что Новодворов увлекся ею, и
сама влюбилась
в него.
Губернатор дальнего города был
тот самый бывший директор департамента, о котором так много говорили
в то время, как Нехлюдов был
в Петербурге.