Неточные совпадения
Выйдя
в коридор, она, немного закинув
голову, посмотрела прямо
в глаза надзирателю и остановилась
в готовности исполнить всё то, что от нее потребуют.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали
головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю
в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила
голову и что-то проговорила.
Нового места не выходило, но случилось так, что, придя
в контору, поставляющую прислуг, Маслова встретила там барыню
в перстнях и браслетах на пухлых
голых руках.
Нехлюдов только что хотел взяться за письма, как из двери, ведшей
в коридор, выплыла полная пожилая женщина
в трауре, с кружевной наколкой на
голове, скрывавшей ее разъехавшуюся дорожку пробора.
Войдя
в кабинет, он защелкнул дверь, достал из шкапа с бумагами с нижней полки две галтеры (гири) и сделал 20 движений вверх, вперед, вбок и вниз и потом три раза легко присел, держа галтеры над
головой.
Когда присяжные все взошли по ступенькам на возвышение, священник, нагнув на бок лысую и седую
голову, пролез ею
в насаленную дыру епитрахили и, оправив жидкие волосы, обратился к присяжным...
Председатель хотел спрашивать дальше, но член
в очках, что-то сердито прошептав, остановил его. Председатель сделал
головой знак согласия и обратился к подсудимой...
Что-то было такое необыкновенное
в выражении лица и страшное и жалкое
в значении сказанных ею слов,
в этой улыбке и
в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и
в зале на минуту установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял
голову и продолжал вопросы...
— А как мы приехали с ним
в номер, я хотела уходить, а он ударил меня по
голове и гребень сломал. Я рассердилась, хотела уехать. Он взял перстень с пальца и подарил мне, чтобы я не уезжала, — сказала она.
В это время товарищ прокурора опять привстал и всё с тем же притворно-наивным видом попросил позволения сделать еще несколько вопросов и, получив разрешение, склонив над шитым воротником
голову, спросил...
Скромные старушки
в белых платках и серых кафтанах, и старинных поневах, и башмаках или новых лаптях стояли позади их; между теми и другими стояли нарядные с масляными
головами дети.
Нехлюдов прошел вперед.
В середине стояла аристократия: помещик с женою и сыном
в матросской куртке, становой, телеграфист, купец
в сапогах с бураками, старшина с медалью и справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна
в переливчатом лиловом платье и белой с каймою шали и Катюша
в белом платье с складочками на лифе, с голубым поясом и красным бантиком на черной
голове.
Христос воскресе!» Всё было прекрасно, но лучше всего была Катюша
в белом платье и голубом поясе, с красным бантиком на черной
голове и с сияющими восторгом глазами.
Древний старик, кондитер Марьи Ивановны, с трясущейся
головой, остановил Нехлюдова, похристосовался, и его жена, старушка с сморщенным кадычком под шелковой косынкой, дала ему, вынув из платка, желтое шафранное яйцо. Тут же подошел молодой улыбающийся мускулистый мужик
в новой поддевке и зеленом кушаке.
Тот животный человек, который жил
в нем, не только поднял теперь
голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был
в первый приезд свой и даже сегодня утром
в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один
в его душе.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной,
в шелку и бархате, толстой женщины, которая,
в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на
голой до локтя руке, сидела
в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения,
в котором жила Маслова.
Китаева с притворной улыбкой, ныряя
головой в шляпе при каждой фразе, с немецким акцентом подробно и складно рассказала...
Когда ему предоставлено было слово, он медленно встал, обнаружив всю свою грациозную фигуру
в шитом мундире, и, положив обе руки на конторку, слегка склонив
голову, оглядел залу, избегая взглядом подсудимых, и начал...
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением
головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли
в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились
в его
голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Рядом с силачом, красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом
в виде арбуза, плешивой
головой и безмускульными, как плети, руками.
Маслова сидела, засунув руки
в рукава халата, и, склонив низко
голову, неподвижно смотрела на два шага перед собой, на затоптанный пол, и только говорила...
Старшой подошел и сердито ткнул Маслову
в плечо и, кивнув ей
головой, повел ее
в женский коридор.
В женском коридоре ее всю ощупали, обыскали и, не найдя ничего (коробка папирос была засунута
в калаче), впустили
в ту же камеру, из которой она вышла утром.
Эта не спала, а лежала, подложив под
голову халат, с широко открытыми глазами, с трудом, чтобы не кашлять, удерживая
в горле щекочущую ее и переливающуюся мокроту.
— Конвойный, и то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и как бы
в недоумении покачивая
головой. — Тоже — артисты.
В это время рыжая женщина, запустив обе покрытые веснушками руки
в свои спутанные густые рыжие волосы и скребя ногтями
голову, подошла к пившим вино аристократкам.
«Он
в освещенном вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит, пьет, а я вот здесь,
в грязи,
в темноте, под дождем и ветром — стою и плачу», подумала Катюша, остановилась и, закинув
голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу на шелковой подкладке и, опустившись на одно колено, поклонился
в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине
головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
У трактиров уже теснились, высвободившись из своих фабрик, мужчины
в чистых поддевках и глянцовитых сапогах и женщины
в шелковых ярких платках на
головах и пальто с стеклярусом. Городовые с желтыми шнурками пистолетов стояли на местах, высматривая беспорядки, которые могли бы paзвлечь их от томящей скуки. По дорожкам бульваров и по зеленому, только что окрасившемуся газону бегали, играя, дети и собаки, и веселые нянюшки переговаривались между собой, сидя на скамейках.
Ближе к Нехлюдову была старушка
в платочке, которая, прижавшись к сетке, дрожа подбородком, кричала что-то бледному молодому человеку с бритой половиной
головы.
Рядом с старушкой был молодой человек
в поддевке, который слушал, приставив руки к ушам, покачивая
головой, то, что ему говорил похожий на него арестант с измученным лицом и седеющей бородой.
А рядом с ним сидела на полу женщина с ребенком,
в хорошем шерстяном платке, и рыдала, очевидно
в первый раз увидав того седого человека, который был на другой стороне
в арестантской куртке, с бритой
головой и
в кандалах.
Кораблиха налила ей полчашки. Маслова выпила, утерлась и
в самом веселом расположении духа, повторяя сказанные ею слова: «для смелости», покачивая
головой и улыбаясь, пошла зa надзирательницей по коридору.
Нехлюдов увидал ее
в дверях, когда она еще не видала смотрителя. Лицо ее было красно. Она бойко шла за надзирателем и не переставая улыбалась, покачивая
головой. Увидав смотрителя, она с испуганным лицом уставилась на него, но тотчас же оправилась и бойко и весело обратилась к Нехлюдову.
— Вы много говорили. Что говорили тот раз? — сказала она, не переставая улыбаться и поворачивая
голову то
в ту, то
в другую сторону.
Масленников неодобрительно покачал
головой, подошел к столу и на бумаге с печатным заголовком бойко написал: «Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову, разрешаю свидание
в тюремной конторе с содержащейся
в замке мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской», дописал он и сделал размашистый росчерк.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. — Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей
в комнату, и, поворотив
голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик и подбежала к отцу.
Заглянув
в третье отверстие, он увидал на кровати спящего очень маленького роста свернувшегося человечка, с
головою укрытого халатом.
В четвертой камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив
голову и облокотившись локтями на колени.
Старик
в синих
в очках, стоя, держал за руку свою дочь и кивал
головой на то, чтò она говорила.
Чтобы избавиться от этих мыслей, он лег
в свежую постель и хотел заснуть с тем, чтобы завтра, на свежую
голову, решить вопросы,
в которых он теперь запутался.
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел
в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими
головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
Бабы, оправив на
головах платки и спустив поневы, с любопытным ужасом смотрели на чистого барина с золотыми застежками на рукавах, входившего
в их дом.
Почти вся хата была занята станом, который,
в то время как вошел Нехлюдов, стукнувшись
головой в низкую дверь, старуха только что улаживала с своей старшей внучкой.
Ударившись еще раз
головой об обе двери
в избе и
в сенях, Нехлюдов вышел на улицу.
Нехлюдов вышел из сада и подошел к крыльцу, у которого стояли две растрепанные бабы, из которых одна, очевидно, была на сносе беременна. На ступеньках крыльца, сложив руки
в карманы парусинного пальто, стоял приказчик. Увидав барина, бабы замолчали и стали оправлять сбившиеся платки на
головах, а приказчик вынул руки из карманов и стал улыбаться.
Перебирая их, он
в нижнем ящике старой тетушкиной шифоньерки красного дерева, с брюхом и бронзовыми кольцами
в львиных
головах, нашел много писем и среди них карточку, представлявшую группу: Софью Ивановну, Марью Ивановну, его самого студентом и Катюшу — чистую, свежую, красивую и жизнерадостную.
Такие же были два красильщика
в фартуках и опорках на босу ногу, все от
головы до пяток измазанные краской, встретившиеся Нехлюдову.
Она была
в белом фартуке на полосатом платье; на
голове была косынка, скрывавшая волосы.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла
в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру ехать. Коляска двинулась, но
в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые
головы, остановились, перебирая тонкими ногами.