Неточные совпадения
Записка была продолжением той искусной работы, которая вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной и состояла в том, что незаметными нитями
всё более и
более связывала его с ней.
И женщина эта вовлекла его в связь, которая с каждым днем делалась для Нехлюдова
всё более и
более захватывающей и вместе с тем
всё более и
более отталкивающей.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще
более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и
всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Это было тем
более отвратительно, что в этой же комнате три месяца тому назад лежала эта женщина, ссохшаяся, как мумия, и всё-таки наполнявшая мучительно тяжелым запахом, который ничем нельзя было заглушить, не только
всю комнату, но и
весь дом.
Маслова с Федосьей находились в середине колонны, состоящей
более чем из ста женщин, вышедших из
всех камер.
— Хорошо, я сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов,
всё более и
более удивляясь ее развязности. — Но мне о своем деле хотелось поговорить с вами. Вы помните, что я вам говорил тот раз? — сказал он.
Молодой человек
всё вертел бумажку, и лицо его становилось
всё более и
более злым, — так велики были усилия, которые он делал, чтобы не заразиться чувством матери.
Жена приказчика выглядывала из двери в то время, как испуганная девушка с пушками подавала блюдо, а сам приказчик, гордясь искусством своей жены,
всё более и
более радостно улыбался.
— Тем
более. Ведь я
всему виною.
Старичок с белыми волосами прошел в шкап и скрылся там. В это время Фанарин, увидав товарища, такого же, как и он, адвоката, в белом галстуке и фраке, тотчас же вступил с ним в оживленный разговор; Нехлюдов же разглядывал бывших в комнате. Было человек 15 публики, из которых две дамы, одна в pince-nez молодая и другая седая. Слушавшееся нынче дело было о клевете в печати, и потому собралось
более, чем обыкновенно, публики —
всё люди преимущественно из журнального мира.
Более же
всего «не то» было его отношение к религии.
— Да я-то не знала. Думаю — я выдала. Хожу, хожу от стены до стены, не могу не думать. Думаю: выдала. Лягу, закроюсь и слышу — шепчет кто-то мне на ухо: выдала, выдала Митина, Митина выдала. Знаю, что это галлюцинация, и не могу не слушать. Хочу заснуть — не могу, хочу не думать — тоже не могу. Вот это было ужасно! — говорила Лидия,
всё более и
более волнуясь, наматывая на палец прядь волос и опять разматывая ее и
всё оглядываясь.
Другой разряд составляли люди, осужденные за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах, как озлобление, ревность, опьянение и т. п., такие поступки, которые почти наверное совершили бы в таких же условиях
все те, которые судили и наказывали их. Этот разряд составлял, по наблюдению Нехлюдова, едва ли не
более половины
всех преступников.
— Не понимаю, а если понимаю, то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в том, чтобы разделить
всю землю поровну, а что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки
более трудолюбивых и способных.
— Я хочу сказать, что, собственно, разумных наказаний есть только два — те, которые употреблялись в старину: телесное наказание и смертная казнь, но которые вследствие смягчения нравов
всё более и
более выходят из употребления, — сказал Нехлюдов.
Нехлюдов между тем смотрел на мертвеца, которого теперь никто не заслонял
более, и лицо которого, прежде скрытое шапкой, было
всё видно.
Не говоря уже о том, что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам
всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо
более совершенное, чем тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.
Но сейчас же ему стало совестно за свою холодность к сестре. «Отчего не сказать ей
всего, что я думаю? — подумал он. — И пускай и Аграфена Петровна услышит», сказал он себе, взглянув на старую горничную. Присутствие Аграфены Петровны еще
более поощряло его повторить сестре свое решение.
Только после перевода ее к политическим он не только убедился в неосновательности своих опасений, но, напротив, с каждым свиданием с нею стал замечать
всё более и
более определяющуюся в ней ту внутреннюю перемену, которую он так сильно желал видеть в ней.
Так что некоторых из своих новых знакомых Нехлюдов не только уважал, но и полюбил
всей душой, к другим же оставался
более чем равнодушен.
В небольшой камере были
все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием и ушедших за кипятком и провизией. Тут была старая знакомая Нехлюдова, еще
более похудевшая и пожелтевшая Вера Ефремовна с своими огромными испуганными глазами и налившейся жилой на лбу, в серой кофте и с короткими волосами. Она сидела перед газетной бумагой с рассыпанным на ней табаком и набивала его порывистыми движениями в папиросные гильзы.
Революционерку арестовали и с ней Кондратьева за нахождение у него запрещенных книг и посадили в тюрьму, а потом сослали в Вологодскую губернию. Там он познакомился с Новодворовым, перечитал еще много революционных книг,
всё запомнил и еще
более утвердился в своих социалистических взглядах После ссылки он был руководителем большой стачки рабочих, кончившейся разгромом фабрики и убийством директора. Его арестовали и приговорили к лишению прав и ссылке.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из
всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не
более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне
всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.
И в-пятых, наконец,
всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с женами и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем
более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.
Рассуждение о том, что то, что возмущало его, происходило, как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения и ссылки, и что это
всё можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, — не удовлетворяло Нехлюдова, потому что он чувствовал, что то, что возмущало его, происходило не от
более или менее совершенного устройства мест заключения.
— Позвольте. Если бы на ней женился свободный, она
всё точно так же должна отбыть свое наказание. Тут вопрос: кто несет
более тяжелое наказание — он или она?
И Нехлюдову, после хорошего обеда, вина, за кофеем, на мягком кресле, среди ласковых и благовоспитанных людей, становилось
всё более и
более приятно.
Мрачный дом острога с часовым и фонарем под воротами, несмотря на чистую, белую пелену, покрывавшую теперь
всё — и подъезд, и крышу, и стены, производил еще
более, чем утром, мрачное впечатление своими по
всему фасаду освещенными окнами.