Неточные совпадения
— Моя жена, — продолжал князь Андрей, — прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин,
с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не
дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому
говорю, потому что я люблю тебя.
— Это совершенные разбойники, особенно Долохов, —
говорила гостья. — Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной
дамы, и что́ же? Можете себе представить: они втроем достали где-то медведя, посадили
с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина
с спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
Все барышни и даже
дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и,
с высоты своего тучного тела, высоко держа свою
с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда
говорила по-русски.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел
с своею маленькою
дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала
с большим,
с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала
с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей
дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер,
говорила с своим кавалером.
Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему
дама, которая
говорила с духовными лицами, встала
с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы
дать ему место.
— Я никому не позволю себе
говорить, что я лгу! — вскрикнул Ростов. — Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так
с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя
дать мне удовлетворение, так…
— Ах, ваше сиятельство, — вмешался Жерков, не спуская глаз
с гусар, но всё
с своею наивною манерой, из-за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что̀ он
говорит, или нет. — Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам-то кто же Владимира
с бантом
даст? А так-то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
Он рассказывал
дамам,
с шутливою улыбкой на губах, последнее — в среду — заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу,
говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо
говорила с пожилой
дамой о Пьере.
— Коли мы прежде дрались, — сказал он, — и не
давали спуску французам, как под Шенграбеном, что́ же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем,
с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так
говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не
давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она
с спокойною улыбкой
говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивою: пусть делает, что́ хочет,
говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не
давали себя чувствовать
с такою силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете — остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», —
говорила эта атмосфера.
И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба
с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я
дам им отдых и досуг?… —
говорил Пьер, торопясь и шепелявя.
— Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый. Богом взысканный, он мне, благодетель, 10 рублей
дал, я помню. Как была я в Киеве и
говорит мне Кирюша, юродивый — истинно божий человек, зиму и лето босо́й ходит. Что ходить,
говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я
с тех слов простилась
с угодниками и пошла…
— Вот это голландский посланник, видите, седой, —
говорила Перонская, указывая на старичка
с серебряною сединой курчавых, обильных волос, окруженного
дамами, которых он чему-то заставлял смеяться.
— А, вы его знаете? — сказала Перонская. — Терпеть не могу. Il fait à présent la pluie et le beau temps. [По нем теперь все
с ума сходят.] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался
с Сперанским, какие-то проекты пишут. Смотрите, как
с дамами обращается! Она
с ним
говорит, а он отвернулся, — сказала она, указывая на него. — Я бы его отделала, еслиб он со мной так поступил, как
с этими
дамами.
Она не только не заметила, как государь долго
говорил с французским посланником, как он особенно милостиво
говорил с такою-то
дамой, как принц такой-то и такой-то сделали и сказали то-то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого-то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только по тому, что после его отъезда бал более оживился.
Отец
с наружным спокойствием, но внутреннею злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто-нибудь хотел изменить жизнь, вносить в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него уже кончилась. — «
Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что́ хотели»,
говорил себе старик.
С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Когда после холостого ужина он,
с доброю и сладкою улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтоб ехать
с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые
дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n’a pas de sexe», [Он прелестен, он не имеет пола,]
говорили про него.
— Мир заключен… — начал он. Но Наполеон не
дал ему
говорить. Ему, видно, нужно было
говорить одному самому, и он продолжал
говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
Наполеон улыбнулся, велел
дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал
поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле,
с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом
с собой и начал спрашивать...
Не только со вчерашнего свиданья
с Кутузовым на Поклонной горе, но и
с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос
говорили, что нельзя
дать еще сражения, и когда
с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество, и жители до половины повыехали, граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки
с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой
дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался
с ее мужем, как будто они, хотя не
говорили этого, но знали, как славно они сойдутся, то-есть, Николай
с женой этого мужа.
Отступление от Мало-Ярославца тогда, когда ему
дают дорогу в обильный край, и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге, объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит
с березовою палкой и
говорит...
Он в ответ Лористону на предложения о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов
говорил, что все наши маневры не нужны, что всё сделается само собою лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо
дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что
с чем-нибудь надо притти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
Пьер, как это бòльшею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел, и на третий день своего приезда, в то время как, он собрался в Киев, заболел и пролежал в Орле три месяца;
с ним сделалась, как
говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и
давали пить лекарства, он всё-таки выздоровел.
— Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он
с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть
с ним, —
говорила она, дрожа и задыхаясь. И не
давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: всё то, чтò она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославле.
Они замолчали на несколько секунд. Потом вдруг в одно и то же время повернулись друг к другу и начали что-то
говорить. Пьер начал
с самодовольствием и увлечением; Наташа, —
с тихою, счастливою улыбкой. Столкнувшись, они оба остановились,
давая друг другу дорогу.