Неточные совпадения
— Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chère? — сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. — Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chère. Ну, посмотрим, как-то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого
обеда не бывало, какой у нас
будет.
Было то время перед званым
обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не
поспело.
В одной роте
обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана.
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за
обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут
был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и
обеда, и штаб-офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может
быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может
быть, и оттого, что ему тяжело
было голодному смотреть на
обед, за которым ему не достало прибора.
Из прежнего его холостого общества многих не
было в Петербурге. Гвардия ушла в поход, Долохов
был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей
был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на
обедах, балах и преимущественно у князя Василия — в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Всё время
обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено
было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может
быть, и нынче получится письмо.
Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала
обеда насторожила уши и знала, что что-нибудь
есть между ее отцом и Анной Михайловной и что-нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает.
Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна
была ее мать ко всему, что́ касалось известий о Николушке), она не решилась за
обедом сделать вопрос и от беспокойства за
обедом ничего не
ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки.
Графиня
была приготовлена намеками Анны Михайловны во время
обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
Переходы
были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные
обеды.
— Вот как, да, да! — улыбаясь, сказал Борис, — а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, цесаревич постоянно ехал при нашем полку, так что у нас
были все удобства и все выгоды. В Польше что̀ за приемы
были, что̀ за
обеды, балы — я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив
был ко всем нашим офицерам.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший, в конце пирушки предложил тост за здоровье государя, но «не государя-императора, как говорят на официальных
обедах, — сказал он, — а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека;
пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов
был озабочен устройством
обеда в Английском клубе для приема князя Багратиона.
Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя
было лучше поживиться на
обеде, который стоил несколько тысяч.
Все встали, чувствуя, что
обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу.
Обеды его, постный и скоромный,
были великолепны, но совершенно спокоен он всё-таки не мог
быть до конца
обеда.
Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя
обеда графа Ильи Андреича.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно
ел и много
пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая-то большая перемена. Он молчал всё время
обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его
было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем-то одном, тяжелом и неразрешенном.
Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один
был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом
обеде поражал своею сосредоточенною, рассеянною, массивною фигурой.
Пьер, опустив глаза,
пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что-то страшное и безобразное, мутившее его во всё время
обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол.
То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо-насмешливое лицо Долохова, каким оно
было на
обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно
было, когда он повернулся и упал на снег.
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это
был официально-прощальный
обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо
было быть и куда его звали, приехал домой перед самым
обедом.
Николай понял, что что-то должно
было случиться до
обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца
был очень нежен и осторожен, во время
обеда, в обращении с ними обоими.
— Да, может
быть… — холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном
обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что-нибудь
есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после
обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что́ такое?
— Или ты боишься со мной играть? — сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое
было у него во время
обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею частью жестоким, поступком выходить из нее.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк,
был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите к Жилинскому и Борису собирались на
обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1-й степени, и в этот день
был назначен
обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии.
Граф Илья Андреич в 1809-м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то
есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами,
обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю,
был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
Пьер, который знал, что она
была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и
обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к
обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных),
ел и
пил умеренно и после
обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно
было делать, когда все уже громко смеялись.
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен
был обедать у Сперанского «en petit comité», [в дружеском кружке,] как ему сказал хозяин, приглашая его.
Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге,
было таково, что князь Андрей не мог отказаться от
обеда.
После
обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала
петь.
Почему надо
было ехать, он не знал; но выспавшись после
обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно-злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой.
Гусары-товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали
обед Ростову, стоивший с головы по 15 рублей подписки, — играли две музыки,
пели два хора песенников...
Та же
была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне; те же дорогие подарки в имянины, и торжественные на весь уезд
обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
На третий день праздника после
обеда все домашние разошлись по своим комнатам.
Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
В клубе не
было ни
обеда, ни вечера без него.
И вдруг в такие-то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что́ сейчас
было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что́
было хуже всего, он за
обедом, когда не
было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущеюся головой.
В Николин день, в имянины князя, вся Москва
была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к
обеду.
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старою мебелью, гостиной перед
обедом,
было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей
было не до их разговоров. Граф Растопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к
обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей,
было памятно графу Илье Андреичу.
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все
были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому
обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
К
обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая, серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она
была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы
быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала...
В день отъезда графа, Соня с Наташей
были званы на большой
обед к Курагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На
обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что-то, желая не
быть услышанною, и всё время
обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа
была всё время
обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13-го июня
был назначен бал,
обед, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.