Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых
русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, чтò делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор пока французы были в Москве, и — главное — неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь, и преимущество находится на нашей стороне.
Неточные совпадения
11-го октября 1805 года один из только-что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали, на нерусский народ, с любопытством смотревший на
солдат,) полк имел точно такой же вид, какой имел всякий
русский полк, готовившийся к смотру где-нибудь в середине России.
На одной из станций он обогнал обоз
русских раненых.
Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами
солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал
русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
— Глянь-ка, глянь, — говорил один
солдат товарищу, указывая на
русского мушкатера-солдата, который с офицером подошел к цепи и что-то часто и горячо говорил с французским гренадером. — Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз-то за ним не поспевает. Ну-ка ты, Сидоров!
Ростов не слушал
солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал
русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон,
солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши
русские колонны.
— Чтó такое? Чтó такое? По ком стреляют? Кто стреляет? — спрашивал Ростов, ровняясь с
русскими и австрийскими
солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга
русские и австрийские
солдаты.
По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов,
русские и австрийские
солдаты всех родов войск, раненые и нераненые.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном
русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными
солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
— A celui qui s’est le plus vaillament conduit dans cette dernière guerre, [ — Тому, кто храбрее всех вел себя в эту войну,] — прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды
русских, вытянувшихся перед ним
солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
Унтер-офицер, нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на
русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что̀ ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер послал
солдата к офицеру.
Они проехали деревню Рыконты мимо французских гусарских коновязей, часовых и
солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших
русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
— Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, — сказала m-lle Bourienne. — Потому что, согласитесь, chère Marie попасть в руки
солдат или бунтующих мужиков на дороге — было бы ужасно. M-lle Bourienne достала из ридикюля объявление (не на
русской обыкновенной бумаге) французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала его княжне.
Мне дадут комнатку из милости;
солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над
русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю…», думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанною думать за себя мыслями своего отца и брата.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то
русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие
солдаты, нельзя было понять того, чтò делалось на этом месте.
В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкающей стрельбы ружейной и пушечной, то появлялись одни
русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские
солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
Солдаты, которым велено было итти вперед, попав под картечный выстрел, бежали назад;
солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся
русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих
русских.
Все распоряжения о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших
солдат — стрелять, когда конных — топтать
русских пеших, все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона.
Кроме
русских семей с своим добром. спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских
солдат в различных одеяниях.
И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане, караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными
солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только 17-го из содержащихся зачем-то, по приказанию высшего начальства, взятых
русских.
На всех лицах
русских, на лицах французских
солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто же это делает наконец? Они все страдают, так же, как и я. Кто же? Кто же?» на секунду блеснуло в душе Пьера.
Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли на что-нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным
солдатам стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных
русских, которые мерли и отставали дорогой, которых велено было пристреливать — это было не только непонятно, но и противно.
В-четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов, — людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия
русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделить дивизии конвоя, и когда свои
солдаты не всегда получали полный провиант и уже забранные пленные мерли с голода.
Неточные совпадения
Народ
русский отвык от смертных казней: после Мировича, казненного вместо Екатерины II, после Пугачева и его товарищей не было казней; люди умирали под кнутом,
солдат гоняли (вопреки закону) до смерти сквозь строй, но смертная казнь de jure [юридически (лат.).] не существовала.
А тут чувствительные сердца и начнут удивляться, как мужики убивают помещиков с целыми семьями, как в Старой Руссе
солдаты военных поселений избили всех
русских немцев и немецких
русских.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор,
русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские
солдаты двигали их назад, студенты не шли.
В пятидесятые и шестидесятые годы, когда по Амуру, не щадя
солдат, арестантов и переселенцев, насаждали культуру, в Николаевске имели свое пребывание чиновники, управлявшие краем, наезжало сюда много всяких
русских и иностранных авантюристов, селились поселенцы, прельщаемые необычайным изобилием рыбы и зверя, и, по-видимому, город не был чужд человеческих интересов, так как был даже случай, что один заезжий ученый нашел нужным и возможным прочесть здесь в клубе публичную лекцию.