Неточные совпадения
Пьер с десятилетнего возраста
был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал.
Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
Я не хочу
про это слышать.] — заговорила княгиня таким капризно-игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер
был как бы членом.
Тон ее уже
был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере
про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
— Напротив, — сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. — Je serais très content si vous me débarrassez de ce jeune homme… [Я
был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека!..] Сидит тут. Граф ни разу не спросил
про него.
Это
был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как
про него говорили в московских гостиных.
Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо-освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо
было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо
было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил
про себя, что это
было необходимо нужно.
Он принял молча перчатку [от] адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично-выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил
про себя, что всё это так именно должно
быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал
про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому
было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
Про Тушина же и батальон, прикрывавший его,
было забыто.
Полковой командир, в ту самую минуту, как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что́ случилось что-нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог
быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста-полковника и свою генеральскую важность, а главное — совершенно забыв
про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпа̀вших, но счастливо миновавших его пуль.
Про батарею Тушина
было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее.
«Ну-ка, наша Матвевна», говорил он
про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире
был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
— Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? — спросил он, ища кого-то глазами. (Князь Багратион не спрашивал
про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела
были брошены все пушки.) — Я вас, кажется, просил, — обратился он к дежурному штаб-офицеру.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он
про маленькую княгиню, которой не
было в столовой.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне
про это? Ведь этого не может
быть! — говорила она себе, взглядывая в зеркало. — Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла
быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с ней
про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах,
будет нескучно. «Очень недурна! — думал он, оглядывая ее, — очень недурна эта demoiselle de compagnie. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, подумал он, — la petite est gentille». [Очень, очень недурна.]
Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен
быть», ворчал он
про себя.
«Мое призвание другое, — думала
про себя княжна Марья, мое призвание —
быть счастливою другим счастием, счастьем любви и самопожертвования.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что̀ говорила Соня,
была правда, что
была такая любовь,
про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло
быть, но не понимала.
— Вот что̀, Берг, милый мой, — сказал Ростов. — Когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить
про всё, и я
буду тут, я сейчас уйду, чтобы не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда-нибудь, куда-нибудь… к чорту! — крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: — вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают
про сражения участвовавшие в них, то
есть так, как им хотелось бы, чтоб оно
было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так как красивее
было рассказывать, но совершенно не так, как оно
было.
— Вы, кажется,
про Шенграбенское дело рассказывали? Вы
были там?
Но вот что́ мы сделаем: у меня
есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил
про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.
«И это я мог бы
быть на его месте!» подумал
про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он
про всё это вспоминал, как
про ребячество, от которого он неизмеримо
был далек теперь.
В Английском клубе, где собиралось всё, что́
было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили
про войну и
про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем.
— Ежели бы не
было Багратиона, il faudrait l’inventer, [надо бы выдумать его,] — сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера.
Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром.
Растопчин рассказывал
про то, как русские
были смяты бежавшими австрийцами и должны
были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично
было говорить
про Кутузова.
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойною улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы
быть ревнивою: пусть делает, что́ хочет, говорила она
про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не
будет».
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил
про это)
был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Ростов замечал что-то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это
были новые отношения. «Они там все влюблены в кого-то», думал он
про Соню и Наташу. Но ему
было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящею, все
были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать
про Польшу и
про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.
— Я слышал
про вас, — продолжал проезжающий, — и
про постигшее вас, государь мой, несчастье. — Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что́ случилось с вами в Москве,
было несчастье». — Весьма сожалею о том, государь мой.
—
Про жизнь,
про назначение человека. Это не может
быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете чтó? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство — это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство
есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. — И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала
про отца Амфилохия, который
был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Рана его, несмотря на свою ничтожность, всё еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он
был ранен. В лице его
была та же бледная опухлость, которая
была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад
был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни
про полк, ни
про общий ход дела. Когда Ростов говорил
про это, Денисов не слушал.
Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно. День
был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать
про его существование и
была довольна, и счастлива какою-то своею отдельной, — верно глупою — но веселою и счастливою жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает? Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым
был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем
про это событие, что все поверили тоже, что надо
было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 1809-м году он
был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие-то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили
про достоинства Берга, нельзя
было не согласиться, что Берг
был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящею карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что́
было прежде, —
было ребячество,
про которое не стоило и говорить, и которое давно
было забыто.
— Я тебе
про себя скажу. У меня
был один cousin…
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не
было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что-то говорившую ей
про свое зеленое платье.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за-границу, то, что он спрашивал, где они
будут жить это лето, то как он спрашивал ее
про Бориса.
— Уварку посылал послушать на заре, — сказал его бас после минутного молчанья, — сказывал, в Отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица,
про которую они оба знали, перешла с детьми в Отрадненский лес, который
был за две версты от дома и который
был небольшое отъемное место.)
— Я ведь спрашивала
про этого арапа у папа и у мама, — сказала Наташа. — Они говорят, что никакого арапа не
было. А ведь вот ты помнишь!
Когда после холостого ужина он, с доброю и сладкою улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтоб ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем,
был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n’a pas de sexe», [Он прелестен, он не имеет пола,] говорили
про него.
— Слышали ли вы
про Ростовых? — спросила она, чтобы переменить разговор. — Мне говорили, что они скоро
будут. André я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
— Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, — пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. М-llе Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор
про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что̀ им нужно
было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно
было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно
про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.