Неточные совпадения
— Да, сказала графиня, после
того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за
то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё
боишься, всё
боишься! Именно
тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты;
тем не менее все без исключения уважали и
боялись ее.
Но он
боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с
тем не мог допустить позора для своего героя.
Князь Андрей видел, что офицер находился в
том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что́ говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено
того, чего он
боялся больше всего в мире,
того, что́ называется ridicule, [[смешным],] но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку...
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения,
боясь упустить готовую жертву, а 4000-ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о
том, что предстояло ему.
— А всё
боишься! Эх вы, ученые люди, — сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. — То-то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
Но одна мысль о
том, что он
боится, снова подняла его.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо
боялась князя, что, услыхав о
том, как он не в духе, она решилась не выходить.
С
тем особенным чувством молодости, которая
боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по-своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что-нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как-нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все.
— Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, — сказал он. — Что́ это значит? — Или он удаляется, чего одного мы должны
бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются
те же.
Он
боялся не за свою жизнь, а за
то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в
той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек
боится связываться — дорожит своею свободой, которая ему нужна на многое другое.
— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о
том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то, говорит, как не
бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
— Ежели вы отказываетесь для меня,
то я
боюсь, что на мне…
— Или ты
боишься со мной играть? — сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем
то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в
те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею частью жестоким, поступком выходить из нее.
— Так ты не
боишься со мной играть? — повторил Долохов, и, как будто для
того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать...
— Я не понимаю, — сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он
боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он
боялся не верить ему. — Я не понимаю, — сказал он, — каким образом ум человеческий не может постигнуть
того знания, о котором вы говорите.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер
боялся начать говорить в
том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю.
На него нашел страх; он
боялся, не случилось ли чего с ребенком в
то время, как он читал письмо.
Он сдерживал себя,
боялся быть наивным; вместе с
тем ему неудержимо хотелось, поскорее показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем
тот, который был в Петербурге.
Пьер думал о
том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и чтó он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он
боялся начать,
боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
— Мне просить государя! — сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезною раздражительностью. — О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а
то я сужусь за
то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не
боюсь; я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот и пишу: «ежели бы я был казнокрад…»
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в
то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая и
боясь, что она скажет что-нибудь про него. — «И опять она! И как нарочно!» — думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противуречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На Пьера опять нашла
та тоска, которой он так
боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одною маленькою ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на
тот одр, за который графиня
боялась, как бы он не был ее гробом.
— Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца,
боясь попасться на глаза князю, и не для
того, чтобы не пострадать от него, а для
того, чтоб его не ввести в грех.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так
боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что́! Уже не будет
того, что́ теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
Она приняла участие только в
том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она
боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
— Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой! как я
боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… — заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после
того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для
того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своею невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для
того, чтоб избежать возможности встречи с князем, которого он
боялся.
Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за
то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про
то, что она никого не
боится, взглянула на княжну.
— Нет, чего же жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, — сказала Марья Дмитриевна, что-то отыскивая в ридикюле. — Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что́ не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. — Найдя в ридикюле
то, что́ она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. — Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она
боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
— Я
боюсь, что ты погубишь себя, — решительно сказала Соня, сама испугавшись
того, что́ она сказала.
Он не только не думал
тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, когда он глядел на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже
боялся вспомнить об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и
боялся, что ежели таким он представится камергерам,
то его не допустят до государя.
Они
боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают
то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу.
Не только во всё время войны, со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но всё было делаемо для
того, чтоб остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не
боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед, и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена
тем, что ее отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она
боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но
боялась и думать об этом.
Он
боялся взглянуть на нее, но вместе с
тем ему этого непреодолимо хотелось.
Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на
тот диван, которого он так
боялся последнее время.
— Гага — бои… бои… — повторил он несколько раз… — Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал и, повторяя его слова, спросил: княжна
боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил
то же…
Когда она заговорила о
том, что всё это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы
боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно-испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова
тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
— Благодарю вашу светлость, — отвечал князь Андрей, — но я
боюсь, что не гожусь больше для штабов, — сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. — А главное, — прибавил князь Андрей, — я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас,
то поверьте…
Результатом ближайшим было и должно было быть — для русских
то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы
боялись больше всего в мире), а для французов
то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже
боялись больше всего в мире).
— А
то как же? — отвечал солдат. — Ведь она не помилует, Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не
бояться, — сказал он смеясь.
Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда иди скрытности в самой Элен,
то дело бы ее несомненно было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотою и добродушною наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложения и принц и вельможа, и что она любит обоих и
боится огорчить
того и другого.
А кто не
боится ее,
тому принадлежит всё.
«О Господи, народ-то чтò зверь, где же живому быть!» слышалось в толпе. «И малый-то молодой… должно из купцов, то-то народ!., сказывают не
тот… как же не
тот… О Господи!.. Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не
боится…», говорили теперь
те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленною длинною, тонкою шеей.
[Государь, они
боятся только
того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир.
Петр Петрович Коновницын, так же, как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12-го года — Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же, как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и так же, как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытою дверью с
тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за
то и
боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одною из
тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.