Неточные совпадения
—
Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
— Ah! voyons. Contez-nous cela, vicomte, [ — Ах,
да! расскажите нам это, виконт,] — сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем-то à la Louis XV [напоминающим Лудовика XV] отзывалась эта фраза, — contez-nous cela, vicomte.
—
Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, — сказал виконт, — тогда бы я назвал его великим человеком.
— Революция и цареубийство великое дело?.. После этого…
да не хотите ли перейти к тому столу? — повторила Анна Павловна.
—
Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, — опять перебил иронический голос.
—
Да,
да, разумеется, — подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
— Она сказала…
да, она сказала: «девушка (à la femme de chambre), надень livrée [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты]
Да, не женись, душа моя, не женись, — кончил князь Андрей.
—
Да что́, бишь, они сделали? — спросила графиня.
Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери.
—
Да, но, entre nous, [между нами,] — сказала княгиня, — это предлог, он приехал собственно к графу Кириллу Владимировичу, узнав, что он так плох.
—
Да, поди, поди, вели приготовить, — сказала она, улыбаясь.
—
Да, ma chère, — сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал граф вопросительно.
—
Да, ведь война, говорят, объявлена, — сказала гостья.
— Давно говорят, — сказал граф. — Опять поговорят, поговорят,
да так и оставят. Ma chère, вот дружба-то! — повторил он. — Он идет в гусары.
—
Да, сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. — Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
—
Да, ваша правда, — продолжала графиня. — До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, — говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда буду первою confidente [советницей] моих дочерей, и что Николинька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
—
Да, славные, славные ребята, — подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. — Вот подите! захотел в гусары!
Да вот, что́ вы хотите, ma chère!
—
Да, порох, — сказал граф. — В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
—
Да, меня совсем иначе воспитывали, — сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
— Что́ греха таить, ma chère! Графинюшка мудрила с Верой, — сказал граф. — Ну,
да что́ ж! всё-таки славная вышла, — прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
—
Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что́ сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
—
Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
Да что́ обо мне говорить!
—
Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что́ наш дорогой больной? — сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
— Борис! — сказала она сыну и улыбнулась, — я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь,
да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? — обратилась она к князю.
—
Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, — отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
— Ах, ну что́ это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…
да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о Булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
—
Да, это всё очень тяжело, — подхватил Пьер, — очень тяжело. — Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
— Вот это странно! Я разве…
да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
— Это ужасно! ужасно! — говорила она, — но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!.. Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь,
да поддержит вас Бог…]
— Вот что́, мой милый, — сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. — Принеси ты мне… — он задумался. —
Да, 700 рублей,
да.
Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
—
Да, Митенька, пожалуйста, чтобы чистенькие, — сказала графиня, грустно вздыхая.
—
Да,
да, то-то, принеси. Вот графине отдай.
— Oui, madame, [
Да,
да,
да,] — отвечал он, оглядываясь.
— Имениннице дорогой с детками, — сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее руку, — чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде?
Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала на девиц, — хочешь — не хочешь, надо женихов искать.
— Николинька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал…
Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать,
да мне нечем…
—
Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За чтó?…
— Ай
да Данила Купор! — тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
— Наконец, надо подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы,
да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
—
Да, это так, — нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, — но, наконец… наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
—
Да но ты не одна, у тебя сестры, — ответил князь Василий.
—
Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
—
Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
— В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, — сказала княжна, не отвечая. —
Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, — почти прокричала княжна, совершенно изменившись. — И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!