Неточные совпадения
Князь Андрей не только после
своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества
жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий
жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по-русски (они говорили по-французски), но с русским человеком, который, он предполагал,
разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая
жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные
дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в
своего царя и в славу русского оружия.
Он, казалось, старался забыть ту прежнюю
жизнь и интересовался только
своим делом с провиантскими чиновниками.
«И
дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая и боясь, что она скажет что-нибудь про него. — «И опять она! И как нарочно!» — думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противуречащих всей его
жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе
свое состояние, тотчас же заснул.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном
деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничего в
жизни не считал
делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни
своею свободою, ни
своим упорством в наказании жены.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась
своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход
жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митинька так вел
дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Наташа ехала на первый большой бал в
своей жизни. Она в этот
день встала в 8 часов утра и целый
день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтоб они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака́ бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны à la grecque. [по-гречески.]
На другой
день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот
свой прежний образ
жизни, от которого она отстала после бала.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre, [дурного тона.] но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен
своею жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что
дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков-родителей.
Как только князь Андрей оставил
свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия
жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска
жизни охватила его с прежнею силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое-нибудь
дело.
Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же как не может притти колдуну в голову мысль, что он не может колдовать), потому что их
дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому что за то они получали деньги и потому что на это
дело они потратили лучшие года
своей жизни.
— «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы», говорил он себе, перебирая в
своем воображении главные картины
своего волшебного фонаря
жизни, глядя теперь на них при этом холодном, белом свете
дня — ясной мысли о смерти.
И не на один только этот час и
день были помрачены ум. и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого
дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца
жизни своей, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения
своих поступков, которые были слишком противуположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение.
Через несколько
дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен, на
своей даче на Каменном Острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными, блестящими глазами, обворожительный m-r de Jobert, un Jésuite à robe courte, [г-н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к Богу, к Христу, к сердцу Божьей Матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей
жизни единою истинною, католическою религией.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами
своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот
день, вернуться к обычным условиям
жизни и заснуть спокойно в комнате на
своей постели. Только в обычных условиях
жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и всё то, что̀ он видел и испытал. Но этих обычных условий
жизни нигде не было.
Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет сто̀ить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные
дела, как бы пробует
свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над
жизнью.
Вечером этого
дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил
дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая
свою жизнь, чтò с ним редко случалось.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от
своего списка, где людские
дела и
жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
Болезнь его шла
своим физическим порядком, но то, чтò Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два
дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя, нравственная борьба между
жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил
жизнью, представлявшеюся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это
свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался
делами по армии, предоставлял всё
своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной
жизни.
Вилларский был женатый, семейный человек, занятый и
делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в
жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с
своею теперь постоянно тихою, радостною насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних
днях жизни своего друга.
Княжна с помощью m-lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было
дела, и мысль о том, за чтò ей одной так мало дано радостей в
жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя
свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Но взгляды эти кроме того говорили еще другое; они говорили о том, что она сделала уже
свое дело в
жизни, о том, что она не вся в том, чтò теперь видно в ней, о том, что и все мы будем такие же, и что радостно покоряться ей, сдерживать себя для этого когда-то дорогого, когда-то такого же полного, как и мы,
жизни, а теперь жалкого существа. Memento mori, [Помни о смерти,] говорили эти взгляды.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в
свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу
жизнь свою».
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться
жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о
своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о
своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это
дело жизни в
дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к
своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два
дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую
жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть
свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
В душе ее в тот
день, как она в
своем коричневом платье в зале Арбатского дома подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот
день и час совершился полный разрыв со всею прежнею
жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей
жизнь, в действительности же продолжалась старая.