Неточные совпадения
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения
своего, чтобы спасти тем самым
свою жизнь для добрых
дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке
своей и из прежних бесед с учителем
своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал
жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям
своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на
деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина
своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель
свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест
своих.
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать
своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей
жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два
дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
А при аресте, в Мокром, он именно кричал, — я это знаю, мне передавали, — что считает самым позорным
делом всей
своей жизни, что, имея средства отдать половину (именно половину!) долга Катерине Ивановне и стать пред ней не вором, он все-таки не решился отдать и лучше захотел остаться в ее глазах вором, чем расстаться с деньгами!
И в самом
деле: образ офицера, отдающего
свои последние пять тысяч рублей — все, что у него оставалось в
жизни, — и почтительно преклонившегося пред невинною девушкой, выставился весьма симпатично и привлекательно, но… у меня больно сжалось сердце!
И уж конечно, Ипполит Кириллович увлекся, да и все это мало подходило к настоящему
делу, не говоря уже о том, что вышло довольно неясно, но уж слишком захотелось высказаться чахоточному и озлобленному человеку хоть раз в
своей жизни.
По ночам, подчиняясь неугомонной старческой бессоннице, Матвей Савельев Кожемякин, сидя в постели, вспоминает день за
днём свою жизнь и чётко, крупным полууставом, записывает воспоминания свои в толстую тетрадь, озаглавленную так:
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в
свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу
жизнь свою».
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться
жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о
своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о
своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это
дело жизни в
дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к
своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два
дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую
жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть
свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
В душе ее в тот
день, как она в
своем коричневом платье в зале Арбатского дома подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот
день и час совершился полный разрыв со всею прежнею
жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей
жизнь, в действительности же продолжалась старая.