Неточные совпадения
— Что́ ж мне делать? —
сказал он наконец. — Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что́ может
отец, и оба вышли des imbéciles. [дурни.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль — беспокойный. Вот одно различие, —
сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что-то неожиданно-грубое и неприятное.
— И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были
отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, —
сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
— Послушайте, князь, —
сказала она, — я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего
отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, — торопливо прибавила она. — Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous avez été, [Будьте тем добрым, каким вы бывали прежде,] — говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
— Chère Анна Михайловна, —
сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, — для меня почти невозможно сделать то, что́ вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного
отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
— Я надеюсь на вас, милый друг, —
сказала Анна Павловна тоже тихо, — вы напишете к ней и
скажете мне, comment le père envisagera la chose. Au revoir, [как
отец посмотрит на дело. До свидания,] — и она ушла из передней.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву,
отец отпустил аббата и
сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
— С
отцом и сестрой, не забудь, — тихо
сказал князь Андрей.
— Так я хотела
сказать, — продолжала она, — по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера
отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain [Лоррен] приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию.
— А я именно хочу
сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но, я по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что
отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
— Хорош, нечего
сказать! хорош мальчик!..
Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание
отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты:
отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова
сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего
отца.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но
сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; чтó касается до плана супружества относительно меня, я вам
скажу, милый и бесценный друг, что брак, по-моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться.
— Дайте опомниться, батюшка, —
сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости
отца не мешают ему уважать и любить его. — Ведь я еще и не разместился.
— Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, —
сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об
отце.
— Ты всем хорош, André, но у тебя есть какая-то гордость мысли, —
сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об
отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой человек, как mon père? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде
скажу, André, — это образ мыслей
отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, чтó ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
Андрей не
сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
— Слава Богу! —
сказал он. — Жена мне всё
сказала! — Он обнял одною рукой Пьера, другою — дочь. — Друг мой Леля! Я очень, очень рад. — Голос его задрожал. — Я любил твоего
отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
— Ну, вот чтó: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим
отцом дьячок грамоте учил.
Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? — спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
Несмотря на то, что между Анатолем и m-lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mère, поняли, что им нужно много
сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к
отцу, m-lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна видела, что
отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и
сказала...
— Je comprends tout, [Я всё понимаю.] — отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. — Успокойтесь, мой друг. Я пойду к
отцу, —
сказала она и вышла.
— Мое желание, mon père, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашею. Я не хочу выходить замуж, —
сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на
отца.
— Что́ ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах,
отцы мои! — Он схватился за голову. — Да кто же мне цветы привезет? Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, — обратился он к вошедшему на его зов управляющему, — скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке-садовнику.
Скажи, чтобы все оранжереи сюда воло́к, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя.
Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойною улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивою: пусть делает, что́ хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и
сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
— Mon père! André? [Батюшка! Андрей?] —
Сказала неграциозная, неловкая княжна с такою невыразимою прелестью печали и самозабвения, что
отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно, но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать,
отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
«Эх, неизбежно!» — подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он
сказал отцу.
— Вот как, —
сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. — Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
— Что́ же делать! С кем это не случалось, —
сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целою жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего
отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
— Ну, мой милый, — шутливо
сказал князь Василий, —
скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. — Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его
отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом...
— После Аустерлица! — мрачно
сказал князь Андрей. — Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, — успокоиваясь продолжал князь Андрей. — Теперь ополченье,
отец главнокомандующим 3-го округа, и единственное средство мне избавиться от службы — быть при нем.
Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, —
сказал князь Андрей с улыбкой; — так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на
отца, и я кое-где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
— Это Машины божьи люди, —
сказал князь Андрей. — Они приняли нас за
отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
— Ах,
отец, что́ говоришь! — с ужасом
сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
—
Отец, что́ ты
сказал такое, Бог тебя прости. — Она перекрестилась. — Господи, прости его. Матушка, что ж это?… — обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
— Да, —
сказал князь Андрей, —
отец не хотел, чтоб я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
— Так весело, как никогда в жизни! —
сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтоб обнять
отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне добр и хорош, и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
В-четвертых, наконец, —
сказал отец, насмешливо глядя на сына, «я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за-границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что́ хочешь, так велики, тогда женись.
— Я не был у вас всё это время, потому что был у
отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, —
сказал он, взглянув на Наташу. — Мне нужно переговорить с вами, графиня, — прибавил он после минутного молчания.
— Мой
отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это-то я хотел сообщить вам, —
сказал князь Андрей.
Зимою в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что-то случилось, но он не
сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем-то с
отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не
сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с
отцом.
Он не
сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить
отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы
отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия.
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо
отцу. На другой день старый князь
сказал ей спокойно...
Графиня, давно замечавшая то, чтó происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и
сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни
отец не дадут ему благословения на такой брак.
— Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? —
сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с
отцом.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что́ она
сказала, что она не помнит, что́ она
сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает — горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить
отца с сыном.
— Но что́ же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтоб они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею… Вы их давно знаете, —
сказала княжна Марья, —
скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что́ это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли
отца, что я бы желала знать…
Он не
сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего
отца и почувствовала себя оскорбленною.