— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде скажу, André, — это образ
мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, чтó ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
Неточные совпадения
— Ты всем хорош, André, но у тебя есть какая-то гордость
мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом
мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об
отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой человек, как mon père? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Взволнованный и раздраженный этими
мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать
отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему-то смеялись.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! — говорила она себе, взглядывая в зеркало. — Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна
мысль о взгляде ее
отца приводила ее в ужас.
Княжна видела, что
отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла
мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала...
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой
мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с
отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней; вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить перед домом.
Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что
мысли эти наведены были Андрею его
отцом. Он ничего не отвечал ему.
— Отчего же мне на ней не жениться? — говорил он дочери. — Славная княгиня будет! — И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что
отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как
отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить
отца с этою
мыслью.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к
отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что́ происходило перед нею, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние
мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее
отцом, и всякий раз, при
мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него, как за врага.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и разложив пред собою план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на
отца. Он смотрел на план, очевидно погруженный в свои
мысли.
То, что̀ годами не приходило ей в голову —
мысли о свободной жизни без страха
отца, даже
мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола беспрестанно носились в ее воображении.
Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные
мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор, и которая выказалась во время болезни ее
отца.
Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу
отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю…», думала княжна Марья не своими
мыслями, но чувствуя себя обязанною думать за себя
мыслями своего
отца и брата.
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но
Отец ваш питает их», сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне; «но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все эти
мысли, которые кажутся нам так важны, что они — не нужны. Мы не можем понимать друг друга!» и он замолчал.
Николай взглянул в лучистые глаза, смотревшие на него, и продолжал перелистывать и читать. В дневнике записывалось всё то из детской жизни, чтò для матери казалось замечательным, выражая характер детей или наводя на общие
мысли о приемах воспитания. Это были бòльшею частью самые ничтожные мелочи; но они не казались таковыми ни матери, ни
отцу, когда он теперь в первый раз читал этот детский дневник.
Неточные совпадения
«
Отцы! — сказал Клим Яковлич, // С каким-то визгом в голосе, // Как будто вся утроба в нем, // При
мысли о помещиках, // Заликовала вдруг.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и
отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой
мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Он знал, что между
отцом и матерью была ссора, разлучившая их, знал, что ему суждено оставаться с
отцом, и старался привыкнуть к этой
мысли.
Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его лицо изо всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход
мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя на цепочку часов
отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.
Кити замолчала, не потому, что ей нечего было говорить; но она и
отцу не хотела открыть свои тайные
мысли.