Неточные совпадения
— Attendez, [Постойте,] — сказала Анна Павловна, соображая. — Я нынче же
поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [Лизе жене Болконского.] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я
в вашем семействе
начну обучаться ремеслу старой девицы.]
И князь Ипполит
начал говорить по-русски таким выговором, каким
говорят французы, пробывшие с год
в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
Они вошли
в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает
в хозяйстве молодых супругов.
В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения,
в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля,
начал говорить...
— А обо мне что́
говорить? — сказал Пьер, распуская свой рот
в беззаботную, веселую улыбку. — Что́ я такое? Je suis un bâtard! [Незаконный сын!] — И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. — Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… — Но он не сказал, что право. — Я свободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что́ мне
начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Берг
говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока
говорили о чем-нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя
в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он
начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
Соня не могла больше
говорить и опять спрятала голову
в руках и перине. Наташа
начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно,
начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится
в движении.
— Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не
начинают парада, пока не придут все полки, — сказал государь, снова взглянул
в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что́ он
говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки
в перчатках и
начал говорить...
Несколько раз Пьер собирался
говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся
начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия,
в котором он твердо решился отвечать своему тестю.
— Le Roi de Prusse! [ — Прусский король!] — и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: — Le Roi de Prusse? — спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся
в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше
говорить, она
начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил
в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
— Несправедливо то, что́ есть зло для другого человека, — сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что
в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и
начинал говорить и хотел высказать всё то, что́ сделало его таким, каким он был теперь.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и чтó он станет
говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё
в его ученьи, и он боялся
начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите
в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал, частью этой огромной, невидимой цепи, которой
начало скрывается
в небесах, —
говорил Пьер.
Он оживился,
начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он
в этой бумаге
говорил своим врагам.
— Я думаю однако, что есть основание и
в этих осуждениях, — сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он
начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться,
говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
Столыпин заикаясь вмешался
в разговор и с горячностью
начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер.
— Ну, теперь декламация! — сказал Сперанский, выходя из кабинета. — Удивительный талант! — обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал
в позу и
начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
— Отчего же мне на ней не жениться? —
говорил он дочери. — Славная княгиня будет! — И
в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно
начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
— «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой-то новой, своей дороги
в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, тою стихийною силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», —
говорил он себе
в минуты скромности, и поживши
в Москве несколько времени, он не презирал уже, а
начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком
в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней
в ложу,
начала любезно улыбаясь
говорить с ним.
— Не
говорите мне про это. Что́ мне за дело? — сказал он. — Я
говорю, что безумно, безумно влюблен
в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны?.. Нам
начинать.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Курагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа
говорила с ним что-то, желая не быть услышанною, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа
начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
— De Bal-machevе! — сказал король (своею решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику) charmé de faire votre connaissance, général, [[Бальмашев] очень приятно познакомиться с вами, генерал,] — прибавил он с королевски-милостивым жестом. Как только король
начал говорить громко и быстро, всё королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел
в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказываньи последних слов: лицо его дрогнуло, левая икра ноги
начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным чем прежде,
начал говорить. Во время последующей речи, Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры
в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
Вступление его речи было сделано очевидно с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже
начал говорить, и чем больше он
говорил, тем менее он был
в состоянии управлять своею речью.
Первый
начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) необъяснимую позицию
в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была соединившись ожидать неприятеля.
В начале июля
в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи о ходе войны:
говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии
в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи.
Говорили, что государь уезжает потому, что армия
в опасности,
говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений
в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, чтò он будет
говорить, но
начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по-русски.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят
говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться
в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят
говорить о том, как с
начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона
в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма,
в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
— А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать
в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… — Но губернатор не договорил;
в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер, и
начал что-то
говорить по-французски. На лице губернатора изобразился ужас.
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал
поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка,
в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и
начал спрашивать...
— Дронушка, — сказала княжна Марья, видевшая
в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку
в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свои особенные пряники. — Дронушка, теперь после нашего несчастия, —
начала она и замолчала, не
в силах
говорить дальше.
Толпа скучиваясь зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами,
в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость
говорить вдруг со всеми, не знала как быть. Но опять сознание того, что она — представительница отца и брата, придало ей силы и она смело
начала свою речь.
— Да постой, пожалуста. — И Наташа быстро, ловко
начала разбирать. — Это не надо, —
говорила она про киевские тарелки; — это да, это
в ковры, —
говорила она про саксонские блюда.
(Берг невольно перешел
в тон радости о своей благоустроенности, когда он
начал говорить про шифоньерку и туалет.)
[Капрал, чтò с больным делать?..] —
начал Пьер; но
в ту минуту, как он
говорил это, он усомнился, тот ли это знакомый его капрал или другой неизвестный человек: так не похож был на себя капрал
в эту минуту.
Болховитинов рассказал всё и замолчал, ожидая приказания. Толь
начал было
говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся
в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа
в постелях, они
начинали говорить и
говорили до утра.
Они обвиняли Кутузова и
говорили, что он с самого
начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно, что он под Красным остановил движенье, потому что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся, что можно предполагать, что он находится
в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записка Вильсона] и т. д., и т. д.
Кутузов же, тот человек, который от
начала и до конца своей деятельности
в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный
в истории пример самоотвержения и сознания
в настоящем будущего значения события, — Кутузов представляется им чем-то неопределенным и жалким, и,
говоря о Кутузове и 12-м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
Начиная от Бородинского сраженья, с которого начался его разлад с окружающими, он один
говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и
в рапортах, и
в донесениях, до самой своей смерти.
Он, тот Кутузов, который
в Аустерлицком сражении, прежде
начала его,
говорит, что оно будет проиграно,
в Бородине, несмотря на уверения генералов
в том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный
в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один,
в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение — победа.
— Да, это было счастье, — сказала она тихим грудным голосом; — для меня наверное это было счастье. — Она помолчала. — И он… он… он
говорил, что он желал этого,
в ту минуту, как я пришла к нему… — Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленках и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро
начала говорить...
Был канун зимнего Николина дня, 5-е декабря 1820 года.
В этот год Наташа с детьми и мужем, с
начала осени, гостила у брата. Пьер был
в Петербурге, куда он поехал по своим особенным делам, как он
говорил, на три недели, и где он теперь проживал уже седьмую. Его ждали каждую минуту.
Графиня Марья знала очень хорошо это его настроение и, когда она сама была
в хорошем расположении, она спокойно ожидала, пока он поест супу и тогда уже
начинала говорить с ним и заставляла его признаваться, что он без причины был не
в духе; но нынче она совершенно забыла это свое наблюдение; ей стало больно, что он без причины на нее сердится и она почувствовала себя несчастною.
Хотя Пьеру, Наташе, Николаю, графине Марье и Денисову многое нужно было переговорить такого, чтò не говорилось при графине, не потому, чтобы что-нибудь скрывалось от нее, но потому, что она так отстала от многого, что,
начав говорить про что-нибудь при ней, надо бы было отвечать на ее вопросы, некстати вставляемые, и повторять вновь уже несколько раз повторенное ей: рассказывать, что тот умер, тот женился, чего она не могла вновь запомнить; но они по обычаю сидели за чаем
в гостиной у самовара и Пьер отвечал на вопросы графини, ей самой ненужные и никого не интересующие, о том, что князь Василий постарел и что графиня Марья Алексеевна велела кланяться и помнить и т. д…
— Вот чтò, —
начал Пьер, не садясь и то ходя по комнате, то останавливаясь, шепелявя и делая быстрые жесты руками
в то время, как
говорил.
Они замолчали на несколько секунд. Потом вдруг
в одно и то же время повернулись друг к другу и
начали что-то
говорить. Пьер
начал с самодовольствием и увлечением; Наташа, — с тихою, счастливою улыбкой. Столкнувшись, они оба остановились, давая друг другу дорогу.