Неточные совпадения
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая
была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи-барышни, в гостиной остались Николай и Соня-племянница.
— Ну, не
буду, ну прости,
Соня! — Он притянул ее к себе и поцеловал.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там своей подруги, Наташа пробежала в детскую — и там не
было Сони.
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно
было, что она понимала всю важность горя своего друга.
И она целовала ее в голову.
Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов
был, казалось, вот-вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и
было прилично.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди
спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай
спел вновь выученную им песню...
— Слава Богу, — сказала
Соня, крестясь. — Но, может
быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
— Ах, Наташа! — сказала
Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена
была сказать, и как будто она говорила это кому-то другому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на
Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что̀ говорила
Соня,
была правда, что
была такая любовь, про которую говорила
Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло
быть, но не понимала.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать,
был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он
был уже офицер и раненый герой, хорошо ли
было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
Письма
были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от
Сони, и, наконец, 6000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала.
Соне минуло уже 16 лет, и она
была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого-то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли
быть шаги его матери.
— Поздно, десятый час, — отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что-то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это
была Наташа с
Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
— Да. Это еще целая история! Как ты
будешь говорить с
Соней? Ты или вы?
Ростов видел, что всё это
было хорошо придумано ими.
Соня и вчера поразила его своею красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она
была прелестная 16-тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему
было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но… теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
— Замечание Веры
было справедливо, как и все ее замечания; но, как и от большей части ее замечаний, всем сделалось неловко, и не только
Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к
Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка.
Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с
Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо
был далек теперь.
Когда он думал о
Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: «Э! еще много, много таких
будет и
есть там, где-то, мне еще неизвестных.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил про это)
был решен так, что он ездит для
Сони. И
Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они
были, и бывал на балах adolescentes [«подростающих»] y Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание
Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Ростов замечал что-то новое между Долоховым и
Соней; но он не определял себе, какие это
были новые отношения. «Они там все влюблены в кого-то», думал он про
Соню и Наташу. Но ему
было не так, как прежде, ловко с
Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
Особенно взволнованы
были Соня; Долохов, старая графиня и немного Наташа.
Николай понял, что что-то должно
было случиться до обеда между
Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца
был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими.
— Да, может
быть… — холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на
Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
Как ни мало занимался Николай
Соней за это время, но что-то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов
был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты-Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя
было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это,
было озлобление против
Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
Через минуту вошла
Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это
был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и
Соней, и уж верно никогда в руках моих не
будет карты».
В эту минуту домашняя жизнь его, — шуточки с Петей, разговоры с
Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, — с такою силою, ясностью и прелестью представилась ему, как будто всё это
было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье.
Число это
было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами
Сони.
Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они
были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась
петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
— Ну,
Соня, — сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего
был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
Не
было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не
было Сони, с которой надо
было или не надо
было объясняться.
Перед
Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что́
было прежде, —
было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно
было забыто.
— Не так, не так,
Соня! — сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не
поспела отпустить державшая их горничная. — Не так бант, поди сюда. —
Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
Дело стояло за наташиной юбкой, которая
была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к
Соне; четвертая держала на высоко-поднятой руке всё дымковое платье.
— Сейчас, сейчас, не ходи, папа, — крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо.
Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он
был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
Граф
был на другом конце залы, графиня,
Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные.
Соня боялась уйти от Наташи и боялась
быть помехой, когда она
была с ними.
Соня боялась всякую минуту
быть лишнею и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно
было.
«Да, может
быть, я и люблю бедную девушку — говорил сам себе Николай, — чтó ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что
Соня бедна, то я и не могу любить ее, — думал он, — не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я
буду счастливее, чем с какою нибудь куклой Жюли. Я не могу приказывать своему чувству», — говорил он сам себе. «Ежели я люблю
Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Более всего добрая графиня за то и сердилась на
Соню, что эта бедная, черноглазая племянница
была так кротка, так добра, так преданно-благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя
было ни в чем упрекнуть ее.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам.
Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела
Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к
Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что
Соня прошла с рюмкой. «Да и это
было точь в точь также», подумала Наташа.
—
Соня, ты поди разбуди его, — сказала Наташа. — Скажи, что я его зову
петь. — Она посидела, подумала о том, что́ это значит, что́ всё это
было и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она
была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их
были общие.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд
Сони.
Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке
были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и
Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудь новое, — что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, чтó
было еще прежде, чем я
была на свете…
— Это метампсикоза, — сказала
Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. — Египтяне верили, что наши души
были в животных и опять пойдут в животных.
Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница
была между ей и ее другом и как невозможно
было ей хоть на сколько-нибудь
быть столь обворожительною, как ее кузина.