— Вот видишь ли, я тебе
в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
Неточные совпадения
— Постойте,
два слова. Une fois passé aux gardes… [Но когда его переведут
в гвардию…] — Она замялась: — Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса
в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
— Ах,
в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и
двух слов не сказала…
Теперь та же комната была едва освещена
двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели
в ней, каждым движением, каждым
словом показывая, что никто не забывает того, чтó делается теперь и имеет еще совершиться
в спальне.
— Пустячок! — пробасил полковник, —
два гусара ранено, и один наповал, — сказал он с видимою радостью, не
в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое
слово наповал.
Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним
двух слов, Пьер не чувствовал себя
в силах обмануть его ожидания.
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на
двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся
словами: «скачи
в Корчеву и исполни!»
Сказав несколько
слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил
в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из-за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался
в разговор о Сперанском, продолжавшийся между
двумя стариками.
Возвратившись домой с бала, государь
в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову,
в котором он непременно требовал, чтобы были помещены
слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
Они проехали деревню Рыконты мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По
словам полковника,
в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Кроме того, написав по этой же азбуке
слова quarante deux, [сорок
два] т. е. предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666-ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил
в 1812-м году,
в котором французскому императору минуло 42 года.
«Чтó стоило еще оставаться
два дня? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал
слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он
в ночь уходит. Таким образом воевать не можно и мы можем неприятеля скоро привести
в Москву…
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам.
В воротах лежали бревна и тесовые щиты.
Два ружейные выстрела раздались из-под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные
слова, и офицер с солдатами побежал назад.
На первые
два вопроса немец, плохо понимавший по-французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские
слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка, и что ему велено от начальника занимать все дома под ряд.
— И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон — говорит. Так, только пример один. — Сказывали самого Полиона-то Платов
два раза брал.
Слова не знает. — Возьмет-возьмет: вот на те,
в руках прикинется птицей, улетит да и улетит. И убить тоже нет положенья.
И эти простые
слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их,
в продолжение
двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Чтò ж это такое, как я счастлив!» — говорил себе Пьер.
И вдруг она вспомнила все те муки ожидания, которые она перечувствовала
в последние
две недели: сияющая на ее лице радость скрылась; она нахмурилась, и поток упреков и злых
слов излился на Пьера.
Неточные совпадения
С козою с барабанщицей // И не с простой шарманкою, // А с настоящей музыкой // Смотрели тут они. // Комедия не мудрая, // Однако и не глупая, // Хожалому, квартальному // Не
в бровь, а прямо
в глаз! // Шалаш полным-полнехонек. // Народ орешки щелкает, // А то два-три крестьянина // Словечком перекинутся — // Гляди, явилась водочка: // Посмотрят да попьют! // Хохочут, утешаются // И часто
в речь Петрушкину // Вставляют
слово меткое, // Какого не придумаешь, // Хоть проглоти перо!
Таковы-то были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего
в месяц
два рубля содержания, но и за всем тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского
слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять та же прискорбная ошибка.
Только и было сказано между ними
слов; но нехорошие это были
слова. На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой
двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел
в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом кричал на торговцев:
На грязном голом полу валялись
два полуобнаженные человеческие остова (это были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные
слова и
в то же время вздрагивали, кривлялись и корчились, словно
в лихорадке.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза
два в десять лет
в деревне и заметив два-три
слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит
слова, а сам ничего не понимает».