Неточные совпадения
В то время как мать с сыном, выйдя
на середину комнаты, намеревались спросить
дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по-домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот
был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
Пьер хотел сначала сесть
на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли
на дороге; но он вдруг почувствовал, что это
было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь
есть лицо, которое обязано совершить какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен
был принимать от всех услуги.
Вы жалуетесь
на разлуку, чтó же я должна
была бы сказать, если бы смела, — я, лишенная всех тех, кто мне
дорог?
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему
дорогу; но снова опять нажали
на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не
были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь
на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой
дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие
ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели
на скачущего мимо их курьера.
— Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита
есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра
будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Ежели бы Кутузов решился оставить
дорогу, ведшую
на сообщения с войсками из России, то он должен
был вступить без
дороги в неизвестные края Богемских гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду
на сообщение с Буксгевденом.
Ежели бы Кутузов решился отступать по
дороге из Кремса в Ольмюд
на соединение с войсками из России, то он рисковал
быть предупрежденным
на этой
дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом
быть принужденным принять сражение
на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско-цнаймской
дороги на венско-цнаймскую. Багратион должен
был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен
был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона
на цнаймской
дороге, подумал, что это
была вся армия Кутузова.
Переехав
дорогу, они стали круто спускаться и
на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых
были и не раненые.
Но, несмотря
на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости — отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может
быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты!… закидать
дорогу!…» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
На заре 16-го числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который
был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн,
был остановлен
на большой
дороге.
— Ростов, иди сюда,
выпьем с горя! — крикнул Денисов, усевшись
на краю
дороги перед фляжкой и закуской.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по
дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами
на шляпах. В одну минуту все
были на местах и ждали.
И как ни
дороги, ни милы мне многие люди — отец, сестра, жена, — самые
дорогие мне люди, — но, как ни страшно и [ни] неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не
буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору
на дворе Кутузова.
В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме.
На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов
выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря
на ухабы
дороги, не просыпался, лежа
на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил всё более и более в нетерпение.
Место для поединка
было выбрано шагах в 80-ти от
дороги,
на которой остались сани,
на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянною злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца-доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым
была выслана подстава
на большую
дорогу, к повороту
на проселок,
были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о
дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки,
на пальце одной из которых
был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем-то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру.
Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах
будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что́ он скажет сейчас,
будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней
дороге, или по той новой, которая так привлекательно
была указана ему масонами, и
на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
— Ах это ужасно, ужасно! — сказал Пьер. — Я не понимаю только — как можно жить с такими мыслями.
На меня находили такие же минуты, это недавно
было, в Москве и
дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не
ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
Еще недавно
на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может
быть мира между законным государем и преступником-Бонапарте.
Целый день
был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула
на пыль
дороги и
на сочные листья. Левая сторона леса
была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела
на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё
было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через
дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться
на землю; в воздухе
было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей
на своем месте.
Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая
была на его
дороге.
Старый кобель, с своими мотавшимися
на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая
дорогу волку,
был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился
на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут — Николай видел только, что что-то сделалось с Караем — он мгновенно очутился
на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая
была перед ними.
Та же
была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров
на конюшне; те же
дорогие подарки в имянины, и торжественные
на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем
на вид карты, давал себя каждый день
на сотни обыгрывать соседям, смотревшим
на право составлять партию графа Ильи Андреича, как
на самую выгодную аренду.
На половине
дороги стояли сложенные сажени дров,
на них
был снег, от них падала тень; через них и с боку их переплетаясь, падали тени старых голых лип
на снег и дорожку.
В Каменке
была готова подстава, которая должна
была вывезти их
на Варшавскую
дорогу и там
на почтовых они должны
были скакать за-границу.
Но несмотря
на то, что он твердо верил в то, что он
был Неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему велено
было опять поступить
на службу и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «je vous ai fait Roi pour régner à ma manière, mais pas à la vôtre» [я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по-своему, а по-моему] — он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и разрядившись как можно пестрее и
дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по
дорогам Польши.
Так мало
был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том,
на какие города идет отсюда прямая
дорога к Москве.
Балашев, бывший всё время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mène à Rome, tout chemin mène à Moscou, [как всякая
дорога по пословице ведет в Рим, так и все
дороги ведут в Москву,] что
есть много
дорог, и что в числе этих разных путей,
есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые
были на самой его
дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) необъяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской
дорог,
на которой, по его мнению, армия должна
была соединившись ожидать неприятеля.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались
на улице войска.
На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро
было солнечное и с восьми часов
было уже жарко.
Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
Роса не заметна
была на песочной пыли
дороги, встолченной больше чем
на четверть аршина.
Потом он отвернулся с сердцем
на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Всё ценное и
дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до 100 четвертей, тоже
был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен — войсками. Мужики разорены, некоторые ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Надежды
на исцеление не
было. Везти его
было нельзя. И что бы
было, ежели бы он умер
дорогой? «Не лучше ли бы
было конец, совсем конец!» иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти признаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
— Оставьте меня; это неправда, — злобно крикнула она
на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И чтò они тут делают!» Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате
были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей
дорогу. Он лежал всё так же
на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью
на пороге комнаты.
Многие
были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли
на дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины.
— Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы
было остаться здесь, — сказала m-lle Bourienne. — Потому что, согласитесь, chère Marie попасть в руки солдат или бунтующих мужиков
на дороге —
было бы ужасно. M-lle Bourienne достала из ридикюля объявление (не
на русской обыкновенной бумаге) французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано
будет должное покровительство французскими властями, и подала его княжне.
По
дороге дальше к Москве, несмотря
на то, что положение княжны
было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему-то радостно и грустно улыбалась.
План основывался
на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая
дорогу французам, нужно
было действовать
на их сообщения.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему всё знающему, всё умеющему, известному всей Москве, кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску, и чтобы туда
были высланы его верховые лошади. Всё это не могло
быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен
был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать
на дорогу.
Русские не только не укрепляли позиции Бородинского поля влево под прямым углом от
дороги (то
есть, того места,
на котором произошло сражение), но и никогда до 25-го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти
на этом месте.
Дело же очевидно
было так: позиция
была избрана по реке Колоче, пересекающей большую
дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг
был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Войны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской
дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит
на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
У помещичьего дома,
на левой стороне
дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не
было, и почти никого не
было из штабных. Все
были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Ополченцы и те, которые
были в деревне, и те, котóрые работали
на батарее, побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной
дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчими. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это
была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Бенигсен от Горок спустился по большой
дороге к мосту,
на который Пьеру указывал офицер с кургана, как
на центр позиции, и у которого
на берегу лежали ряды скошенной пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану,
на котором копали землю ополченцы. Это
был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского или курганной батареи.