Неточные совпадения
С
тех первых пор детства почти, когда я стал для себя читать Евангелие, во всем Евангелии трогало и умиляло меня больше всего
то учение Христа, в котором проповедуется
любовь, смирение, унижение, самоотвержение и возмездие добром за зло.
«Ну что ж, — думал я, — церковь, кроме
того же смысла
любви, смирения и самоотвержения, признает еще и этот смысл догматический и внешний.
Учение Христа о смирении, неосуждении, прощении обид, о самоотвержении и
любви на словах возвеличивалось церковью, и вместе с
тем одобрялось на деле
то, что было несовместимо с этим учением.
Много и много раз я перечитывал нагорную проповедь и всякий раз испытывал одно и
то же: восторг и умиление при чтении
тех стихов о подставлении щеки, отдаче рубахи, примирении со всеми,
любви к врагам — и
то же чувство неудовлетворенности.
Если вы живете по закону
любви к ближнему, по закону милосердия (который, в отличие от другого, Иаков называет царским),
то это хорошо.
А
то, что жизнь людей, в душу которых вложена жалость и
любовь друг к другу, проходила и теперь проходит для одних в устройстве костров, кнутов, колесований, плетей, рванья ноздрей, пыток, кандалов, каторг, виселиц, расстреливаний, одиночных заключений, острогов для женщин и детей, в устройстве побоищ десятками тысяч на войне, в устройстве периодических революций и пугачевщин, а жизнь других — в
том, чтобы исполнять все эти ужасы, а третьих — в
том, чтобы избегать этих страданий и отплачивать за них, — такая жизнь не мечта.
И он указывает не раз на
то, что заповедь их закона о
любви к богу и ближнему есть заповедь закона вечного (Матф. XIII, 52).
Я думал, что Христос говорит:
то, что он высказывал словами пророка: не жертвы хочу, но милости, т. е.
любви к людям.
Любовь христианина должна быть подобна
любви божией, но
любовь божия ограничивает и наказывает злотолько в
той мере, в какой оно остается более или менее безвредным для славы божией и для спасения ближнего; в противном случае должно ограничивать и наказывать зло, что особенно возлагается на начальство» (Толковое Евангелие архим.
Еще труднее догадаться, что
та самая клятва, к которой приводят всех людей блюстители закона Христа, прямо запрещена этим законом; но догадаться, что
то, что в нашей жизни считается не только необходимым и естественным, но самым прекрасным и доблестным —
любовь к отечеству, защита, возвеличение его, борьба с врагом и т. п., — суть не только преступления закона Христа, но явное отречение от него, — догадаться, что это так — ужасно трудно.
Мы забываем
то, что Христос никак не мог себе представить, что люди, верующие в его учение смирения,
любви и всеобщего братства, спокойно и сознательно могли бы учреждать убийство братьев.
Я представил себе, что вместо
тех народных ненавистей, которые под видом
любви к отечеству внушаются нам, вместо
тех восхвалений убийства — войн, которые с детства представляются нам как самые доблестные поступки, я представил себе, что нам внушается ужас и презрение ко всем
тем деятельностям — государственным, дипломатическим, военным, которые служат разделению людей, что нам внушается
то, что признание каких бы
то ни было государств, особенных законов, границ, земель, есть признак самого дикого невежества, что воевать, т. е. убивать чужих, незнакомых людей без всякого повода есть самое ужасное злодейство, до которого может дойти только заблудший и развращенный человек, упавший до степени животного.
Метафизическая основа древнего учения евреев и Христа — одна и
та же:
любовь к богу и ближнему.
Христос показал мне, что единство сына человеческого,
любовь людей между собой не есть, как мне прежде казалось, цель, к которой должны стремиться люди, но что это единство, эта
любовь людей между собой есть их естественное блаженное состояние,
то, в котором родятся дети, по словам его, и
то, в котором живут всегда все люди до
тех пор, пока состояние это не нарушается обманом, заблуждением, соблазнами.
А потому, если и теперь, зная всё это, я могу в минуту забвения отдаться гневу и оскорбить брата,
то в спокойном состоянии я не могу уже служить
тому соблазну, который, возвышая меня над людьми, лишал меня моего истинного блага — единства и
любви, как не может человек устраивать сам для себя ловушку, в которую он попал прежде и которая чуть не погубила его.
Я не могу не верить в это и потому не могу, как я делал это прежде, признавать блудную похоть естественным и возвышенным свойством человека; не могу оправдывать ее перед собой моей
любовью к красоте, влюбленностью или недостатками своей жены; не могу уже при первом напоминании о
том, что поддаюсь блудной похоти, не признавать себя в болезненном, неестественном состоянии и не искать всяких средств, которые могли бы избавить меня от этого зла.
То, что прежде мне казалось самым хорошим, — утонченная, изящная жизнь, страстная и поэтическая
любовь, восхваляемая всеми поэтами и художниками, — всё это представилось мне дурным и отвратительным.
Вспоминая теперь всё
то зло, которое я делал, испытал и видел вследствие вражды народов, мне ясно, что причиной всего был грубый обман, называемый патриотизмом и
любовью к отечеству.
То, что мне представлялось хорошим и высоким, —
любовь к отечеству, к своему народу, к своему государству, служение им в ущерб блага других людей, военные подвиги людей — всё это мне показалось отвратительным и жалким.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и
той любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
любовь мою,
то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в
том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная
любовь ваша…
Все остальное время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня
любви.] в
тех неслыханно разнообразных формах, которые были выработаны цивилизацией
того времени.
Он не верит и в мою
любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Но теперь Долли была поражена
тою временною красотой, которая только в минуты
любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.