«Какая шестая заповедь божия? — Не убий. Не убий — не убивай. — Что бог запрещает этой заповедью? — Запрещает убивать, т. е. лишать жизни человека. — Грех ли наказывать по закону преступника смертью и убивать неприятеля на войне? «Не грех. Преступника лишают жизни, чтобы прекратить великое зло, которое он делает; неприятеля убивают на войне потому, что на войне сражаются за государя и отечество». И этими словами ограничивается
объяснение того, почему отменяется заповедь бога. Я не поверил своим глазам.
Только в нашем христианском мире, на место учения о жизни и объяснения, почему жизнь должна быть такая, а не иная, т. е. на место религии подставилось одно
объяснение того, почему жизнь должна быть такою, какою она была когда-то прежде, и религией стало называться то, что никому ни на что не нужно: а сама жизнь стала независима от всякого учения, т. е. осталась без всякого определения.
Неточные совпадения
О
том, почему я прежде не понимал учения Христа и как и почему я понял его, я написал два большие сочинения: Критику догматического богословия и новый перевод и соединение четырех Евангелий с
объяснениями. В сочинениях этих я методически, шаг за шагом стараюсь разобрать всё
то, что скрывает от людей истину, и стих за стихом вновь перевожу, сличаю и соединяю четыре Евангелия.
Богословские
объяснения о
том, что изречения нагорной проповеди суть указания
того совершенства, к которому должен стремиться человек, но что падший человек — весь в грехе и своими силами не может достигнуть этого совершенства, что спасенье человека в вере, молитве и благодати, —
объяснения эти не удовлетворяли меня.
И я не мог не признать, что
объяснение о
том, что гнев, по их выражению, во славу божию не воспрещается, хотя и противное всему смыслу Евангелия, последовательно и имеет основание в слове напрасно, стоящем в 22 стихе. Слово это изменяло смысл всего изречения.
Что при
объяснениях слов: не судите, не гневайтесь ни на кого, не разрывайте союз мужа с женою,
то же и здесь.
Последние слова, повторенные у Луки о
том, что бог не делает различия между людьми и дает благо всем, и что потому и вы должны быть таковы же, как бог: не делать различия между людьми и должны не так делать, как язычники, а должны всех любить и всем делать добро одинаково — эти слова были ясны, они представлялись мне подтверждением и
объяснением какого-то ясного правила, но в чем было это правило — я долго не мог понять.
Спорящие спросили моего мнения о своем споре. Я сказал
тому, который признавал справедливость напечатанного, что это
объяснение неправильно.
Учение Христа, как и всякое религиозное учение, заключает в себе две стороны: 1) учение о жизни людей — о
том, как надо жить каждому отдельно и всем вместе — этическое, и 2)
объяснение, почему людям надо жить именно так, а не иначе — метафизическое учение.
Метафизическое
объяснение учения имеет значение, когда есть
то учение жизни, которое оно объясняет.
Отсюда произошло
то удивительное явление, что в наш век мы видим людей умных и ученых, пренаивно уверенных, что они свободны от всякой религии только потому, что не признают
тех метафизических
объяснений начала всего, которые когда-то и для кого-то объясняли жизнь.
Из
того, что составляет сущность веры, т. е. учения о жизни и
объяснения смысла ее, первое считается неважным и не принадлежащим к вере, а второе, т. е.
объяснение когда-то бывшей жизни или рассуждения и гадания об историческом ходе жизни, считаются самым важным и серьезным.
Учение Христа, как религия, определяющая жизнь и дающая
объяснение жизни людей, стоит теперь так же, как оно 1800 лет
тому назад стояло перед миром. Но прежде у мира были
объяснения церкви, которые, заслоняя от него учение, все-таки казались ему достаточными для его старой жизни; а теперь настало время, что церковь отжила, и мир не имеет никаких
объяснений своей новой жизни и не может не чувствовать своей беспомощности, а потому и не может теперь не принять учения Христа.
Учение Христа не может не быть принято людьми не потому, что нельзя отрицать
то метафизическое
объяснение жизни, которое оно дает (отрицать всё можно), но потому, что только оно одно дает
те правила жизни, без которых не жило и не может жить человечество, не жил и не может жить ни один человек, если он хочет жить, как человек, т. е. разумною жизнью.
Сила учения Христа не в его
объяснении смысла жизни, а в
том, что вытекает из него — в учении о жизни. Метафизическое учение Христа не новое. Это всё одно и
то же учение человечества, которое написано в сердцах людей и которое проповедовали все истинные мудрецы мира. Но сила учения Христа — в приложении этого метафизического учения к жизни.
Неточные совпадения
Другое было
то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали
те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом
объяснении души и т. п.
Непроницаемые глаза насмешливо и нагло смотрели на него, как в
тот последний вечер их
объяснения.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, —
то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее
объяснение.
Но помощь Лидии Ивановны всё-таки была в высшей степени действительна: она дала нравственную опору Алексею Александровичу в сознании ее любви и уважения к нему и в особенности в
том, что, как ей утешительно было думать, она почти обратила его в христианство,
то есть из равнодушно и лениво верующего обратила его в горячего и твердого сторонника
того нового
объяснения христианского учения, которое распространилось в последнее время в Петербурге.
Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего
объяснения он путал, и не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых он не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что вопрос о его деятельности в деревне находился в
том же отделе задушевных мыслей, как и вопрос о его отношениях к Анне.