Неточные совпадения
Но что
было не так, я никак не
мог найти; не
мог найти потому, что учение церкви не
только не отрицало того, что казалось мне главным в учении Христа, но вполне признавало это, но признавало как-то так, что это главное в учении Христа становилось не на первое место.
Про заповедь бога, которую он дал нам для исполнения, про которую он сказал: кто исполнит и научит так, тот большим наречется и т. д., про которую он сказал, что
только те, которые исполняют, те получают жизнь, заповедь, которую он сам исполнил и которую выразил так ясно, просто, что в смысле ее не
может быть сомнения, про эту-то заповедь я, никогда не попытавшись даже исполнить ее, говорил: исполнение ее невозможно одними моими силами, а нужна сверхъестественная помощь.
Оно
есть точно ключ, отпирающий всё, но
только тогда, когда ключ этот просунут до замка. Признание этого положения за изречение, невозможное к исполнению без сверхъестественной помощи,
есть уничтожение всего учения. Каким же, как не невозможным,
может представляться людям то учение, из которого вынуто основное, связующее всё положение? Неверующим же оно даже прямо представляется глупым и не
может представиться иным.
Я так
был уверен, что слова эти не
могут значить ничего другого, как
только запрещение злословия, что не понимал того страшного кощунства, которое я делал, говоря это.
Но,
может быть, Христос говорит
только о личном отношении каждого человека к судам, но не отрицает самого правосудия и допускает в христианском обществе людей, которые судят других в установленных учреждениях?
Замечательна история текста стихов 17 и 18 по вариантам. В большинстве списков стоит
только слово «закон» без прибавления «пророки». При таком чтении уже не
может быть перетолкования о том, что это значит закон писанный. В других же списках, в Тишендорфовском и в каноническом, стоит прибавка — «пророки», но не с союзом «и», а с союзом «или», закон или пророки, что точно так же исключает смысл вечного закона.
Учитель неизбежно
будет разрушать наши законы, которые мы считаем дорогими и почти священными; но среди нас еще
может случиться то, что проповедник, уча новой жизни,
будет разрушать
только наши законы гражданские, государственные, наши обычаи, но не
будет касаться законов, которые мы считаем божественными, хотя это и трудно предположить.
Но среди еврейского народа, у которого
был только один закон, — весь божественный и обнимавший всю жизнь со всеми мельчайшими подробностями, среди такого народа, что
мог проповедывать проповедник, вперед объявлявший, что весь закон народа, среди которого он проповедует, ненарушим?
Ведь если учение Христа в том, чтобы исполнять всегда волю бога, то как же
может человек клясться, что он
будет исполнять волю человека? Воля бога
может не совпасть с волею человека. И даже в этом самом месте Христос это самое и говорит. Он говорит (ст. 36): не клянись головою, потому что не
только голова твоя, но и каждый волос на ней во власти бога. То же говорится и в послании Иакова.
И как
только я понял это, так тотчас же устранилось то затруднение: зачем и каким образом
мог Христос, всякий раз приводя подлинные слова закона, здесь вдруг привести слова: вам сказано: ненавидь врага, которые не
были сказаны.
Я представил себе, что всем нам и нашим детям с детства словом и примером внушается не то, что внушается теперь: что человек должен соблюдать свое достоинство, отстаивать перед другими свои права (чего нельзя иначе делать, как унижая и оскорбляя других), а внушается то, что ни один человек не имеет никаких прав и не
может быть ниже или выше другого; что ниже и позорнее всех
только тот, который хочет стать выше других; что нет более унизительного для человека состояния, как состояние гнева против другого человека; что кажущееся мне ничтожество или безумие человека не
может оправдать мой гнев против него и мой раздор с ним.
Я представил себе, что вместо тех народных ненавистей, которые под видом любви к отечеству внушаются нам, вместо тех восхвалений убийства — войн, которые с детства представляются нам как самые доблестные поступки, я представил себе, что нам внушается ужас и презрение ко всем тем деятельностям — государственным, дипломатическим, военным, которые служат разделению людей, что нам внушается то, что признание каких бы то ни
было государств, особенных законов, границ, земель,
есть признак самого дикого невежества, что воевать, т. е. убивать чужих, незнакомых людей без всякого повода
есть самое ужасное злодейство, до которого
может дойти
только заблудший и развращенный человек, упавший до степени животного.
Человеческой природе свойственно делать то, что лучше. И всякое учение о жизни людей
есть только учение о том, что лучше для людей. Если людям показано, что им лучше делать, то как же они
могут говорить, что они желают делать то, что лучше, но не
могут? Люди не
могут делать
только то, что хуже, а не
могут не делать того, что лучше.
Человек
может быть животным, и никто не станет упрекать его в том; но человек не
может рассуждать о том, что он хочет
быть животным. Как
только он рассуждает, то он сознает себя разумным, и, сознавая себя разумным, он не
может не признавать того, что разумно и того, что неразумно. Разум ничего не приказывает, он
только освещает.
Тут, должно
быть, какое-нибудь ложное представление.
Только ложное представление о том, что
есть то, чего нет, и нет того, что
есть,
может привести людей к такому странному отрицанию исполнимости того, что, по их же признанию, дает им благо.
С точки зрения евреев это
есть высшее благо, которого
может достигнуть человек, и то
только исполняя волю бога.
Всякое осмысливание личной жизни, если она не основывается на отречении от себя для служения людям, человечеству — сыну человеческому,
есть призрак, разлетающийся при первом прикосновении разума. В том, что моя личная жизнь погибает, а жизнь всего мира по воле отца не погибает и что одно
только слияние с ней дает мне возможность спасения, в этом я уж не
могу усомнится. Но это так мало в сравнении с теми возвышенными религиозными верованиями в будущую жизнь! Хоть мало, но верно.
Поступков
может быть бесчисленное количество, вер тоже очень много; но учений о жизни (δόξα)
есть только два: одно из них отрицает, а другое признает Христос.
Кто поймет свое отношение к хозяину, тот поймет, что,
только покоряясь воле хозяина, он
может иметь жизнь, и
будет знать, в чем его благо, и
будет иметь веру, для которой не
будет ничего невозможного.
Для того, кто понял учение Христа, не
может быть вопроса об утверждении веры. Вера, по учению Христа, зиждется на свете истины. Христос нигде не призывает к вере в себя; он призывает
только к вере в истину.
Ученики Христа, не делая никому зла,
могут быть гонимы
только злыми людьми, ученики же мира должны
быть гонимы всеми, так как закон жизни учеников мира
есть закон борьбы, т. е. гонения друг друга.
Ведь стоит на минуту отрешиться от своей привычки и взглянуть на нашу жизнь со стороны, чтобы увидеть, что всё, что мы делаем для мнимого обеспечения нашей жизни, мы делаем совсем не для того, чтобы обеспечить нашу жизнь, а
только для того, чтобы, занимаясь этим, забывать о том, что жизнь никогда не обеспечена и не
может быть обеспечена.
При теперешнем устройстве мира люди, не исполняющие законов Христа, но трудящиеся для ближнего, не имея собственности, не умирают от голода. Как же возражать против учения Христа, что исполняющие его учение, т. е. трудящиеся для ближнего, умрут от голода? Человек не
может умереть от голода, когда
есть хлеб у богатого. В России в каждую данную минуту
есть всегда миллионы людей, живущих без всякой собственности,
только трудом своим.
И, поняв это, я спросил себя: отчего же я до сих пор не исполнял этого учения, дающего мне благо, спасение и радость, а исполнял совсем другое — то, что делало меня несчастным? И ответ
мог быть и
был только один: я не знал истины, она
была скрыта от меня.
Мысль о том, чтобы церковь
могла быть основой суда, собственности, в наше время
только смешна.
Они, как ягненок, пользуются еще прежней пищей, но не пришли еще к тому, чтобы понять, что эта пища опять
только у матери, но
только иначе, чем прежде,
может быть передана им.
Учение Христа не
может не
быть принято людьми не потому, что нельзя отрицать то метафизическое объяснение жизни, которое оно дает (отрицать всё можно), но потому, что
только оно одно дает те правила жизни, без которых не жило и не
может жить человечество, не жил и не
может жить ни один человек, если он хочет жить, как человек, т. е. разумною жизнью.
Я не
могу желать и искать физической праздности и жирной жизни, разжигавшей во мне чрезмерную похоть; не
могу искать тех разжигающих любовную похоть потех — романов, стихов, музыки, театров, балов, которые прежде представлялись мне не
только не вредными, но очень высокими увеселениями; не
могу оставлять своей жены, зная, что оставление ее
есть первая ловушка для меня, для нее и для других; не
могу содействовать праздной и жирной жизни других людей; не
могу участвовать и устраивать тех похотливых увеселений, — романов, театров, опер, балов и т. п., — которые служат ловушкой для меня и других людей; не
могу поощрять безбрачное житье людей зрелых для брака; не
могу содействовать разлуке мужей с женами; не
могу делать различия между совокуплениями, называемыми браками и не называемыми так; не
могу не считать священным и обязательным
только то брачное соединение, в котором раз находится человек.
Если теперь я и
могу в минуту забвения увлечься насилием для защиты себя и других или своей или чужой собственности, то я не
могу уже спокойно и сознательно служить тому соблазну, который губит меня и людей; я не
могу приобретать собственности; не
могу употреблять какое бы то ни
было насилие против какого бы то ни
было человека, за исключением ребенка, и то
только для избавления его от предстоящего ему тотчас же зла; не
могу участвовать ни в какой деятельности власти, имеющей целью ограждение людей и их собственности насилием; не
могу быть ни судьей, ни участником в суде, ни начальником, ни участником в каком-нибудь начальстве; не
могу содействовать и тому, чтобы другие участвовали в судах и начальствах.
Люди этой церкви знают, что жизнь их
есть благо, если они не нарушают единства сына человеческого, и что благо это нарушается
только неисполнением заповедей Христа. И потому люди этой церкви не
могут не исполнять этих заповедей и не учить других исполнению их.