Неточные совпадения
Разбойник на кресте
поверил в Христа и спасся. Неужели было бы дурно и для кого-нибудь вредно, если бы разбойник не умер на кресте, а сошел бы с него и рассказал
людям, как он
поверил в Христа.
Так называемые верующие
верят, что Христос — бог, второе лицо троицы, сошедшее на землю для того, чтобы дать
людям пример жизни, и исполняют сложнейшие дела, нужные для совершения таинств, для постройки церквей, для посылки миссионеров, учреждения монастырей, управления паствой, исправления веры, но одно маленькое обстоятельство они забывают — делать то, что он сказал.
И, поняв таким образом эти столь простые, определенные, не подверженные никаким перетолкованиям заповеди Христа, я спросил себя: что бы было, если бы весь христианский мир
поверил в эти заповеди не в том смысле, что их нужно петь или читать для умилостивления бога, а что их нужно исполнять для счастия
людей?
Но возражение против учения Христа о том, что оно хорошо, но неисполнимо, делают не одни верующие, его делают и неверующие, такие
люди, которые не
верят или думают, что не
верят в догмат грехопадения и искупления.
Разделение с жизнью происходит только от того, что
люди не
верят в свет, который есть в них» (18—21).
Но остальные, которые и не слыхали речей учителя, а которые и слышали, да не
верили им, не делали по словам
человека, а попрежнему дрались и губили хозяйское добро и уходили.
Всё это понятно и так точно могло быть, пока
люди не
верили тому, что говорил учитель.
Ведь скотина — и та сладится, как ей так корм есть, чтобы не сбивать его дуром, а
люди узнали, как надо лучше жить,
поверили, что сам бог им велел так жить, и живут еще хуже, потому что, говорят, нельзя жить иначе.
Ну, что же могли вообразить себе эти
люди во дворе, чтобы,
поверив словам учителя, продолжать жизнь попрежнему, отнимать друг у друга, драться, губить добро и себя?
Только этим можно объяснить странное поведение во дворе тех
людей, которые
верят, что учитель был бог, и тех, которые считают его умным
человеком и слова его справедливыми, но продолжают жить по-старому, противно советам учителя.
Может быть, справедливее предположить, что
человека после этой мирской жизни, пережитой для исполнения его личной воли, все-таки ожидает вечная личная жизнь в раю со всевозможными радостями; может быть, это справедливее, но думать, что это так, стараться
верить в то, что за добрые дела я буду награжден вечным блаженством, а за дурные вечными муками, — думать так не содействует пониманию учения Христа; думать так значит, напротив, лишать учение Христа самой главной его основы.
Человек тонет и просит о спасении. Ему подают веревку, которая одна может спасти его, а утопающий
человек говорит: утвердите во мне веру, что веревка эта спасет меня.
Верю, говорит
человек, что веревка спасет меня, но помогите моему неверию.
Для того, чтобы
человек мог сказать это, надо не только не
верить в свою погибель, но надо
верить в то, что он не погибнет.
Как дети, упавшие с корабля, уверились в том, что они не погибнут, и оттого не берутся за веревку; так точно и
люди, исповедующие бессмертие душ, уверились в том, что они не погибнут, и оттого не исполняют учение Христа бога. Они не
верят в то, во что нельзя не
верить, только потому, что они
верят в то, во что нельзя
верить.
Из этого-то непонимания сущности веры и вытекает то странное желание
людей — сделать так, чтобы
поверить в то, что жить по учению Христа лучше, тогда как всеми силами души, согласно с верой в благо личной жизни, им хочется жить противно этому учению.
А кто знает истину, нужную для его блага, тот не может не
верить в нее, и потому
человек, понявший, что он истинно тонет, не может не взяться за веревку спасения.
Нашелся
человек христианин, который сказал credo, quia absurdum, [
верю, потому что нелепо,] и другие христиане с восторгом повторяют это, предполагая, что нелепость есть самое лучшее средство для научения
людей истине.
Есть только два пути, говорят нам наши учителя:
верить и повиноваться нам и властям и участвовать в том зле, которое мы учредили, или уйти из мира и идти в монастырь, не спать и не есть или на столбе гноить свою плоть, сгибаться и разгибаться и ничего не делать для
людей; или признать учение Христа неисполнимым и потому признать освященную религией беззаконность жизни; или отречься от жизни, что равносильно медленному самоубийству.
Учение Христа, по церковным толкованиям, представляется как для мирских
людей, так и для монашествующих не учением о жизни — как сделать ее лучше для себя и для других, а учением о том, во что надо
верить светским
людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на том свете, а для монашествующих — тем, как для себя сделать эту жизнь еще хуже, чем она есть.
Стоит
человеку только не
верить учению мира, что нужно надеть калоши и цепочку и иметь ненужную ему гостиную, и что не нужно делать все те глупости, которых требует от него учение мира, и он не будет знать непосильной работы и страданий и вечной заботы и труда без отдыха и цели; не будет лишен общения с природой, не будет лишен любимого труда, семьи, здоровья и не погибнет бессмысленно мучительной смертью.
«Какая шестая заповедь божия? — Не убий. Не убий — не убивай. — Что бог запрещает этой заповедью? — Запрещает убивать, т. е. лишать жизни
человека. — Грех ли наказывать по закону преступника смертью и убивать неприятеля на войне? «Не грех. Преступника лишают жизни, чтобы прекратить великое зло, которое он делает; неприятеля убивают на войне потому, что на войне сражаются за государя и отечество». И этими словами ограничивается объяснение того, почему отменяется заповедь бога. Я не
поверил своим глазам.
Но теперь пришло время, что в эти объяснения
верят только самые невежественные
люди, и число таких
людей с каждым днем и с каждым часом всё уменьшается.
Вы
верите в сотворение мира, в троицу, в падение и искупление
человека, в таинства, в молитвы, в церковь.
Я
верю, что благо мое возможно на земле только тогда, когда все
люди будут исполнять учение Христа.
Христос сказал мне: живи для блага, только не
верь тем ловушкам — соблазнам (σκάνδαλος), которые, заманивая тебя подобием блага, лишают этого блага и уловляют в зло. Благо твое есть твое единство со всеми
людьми, зло есть нарушение единства сына человеческого. Не лишай себя сам того блага, которое дано тебе.
Я не могу не
верить в это, и потому не могу уже сознательно враждовать с другими
людьми, не могу, как я делал это прежде, радоваться на свой гнев, гордиться им, разжигать, оправдывать его признанием себя важным и умным, а других
людей ничтожными — потерянными и безумными; не могу уже теперь при первом напоминании о том, что я поддаюсь гневу, не признавать себя одного виноватым и не искать примирения с теми, кто враждует со мною.
Я не могу не
верить в это и потому не могу, как я делал это прежде, признавать блудную похоть естественным и возвышенным свойством
человека; не могу оправдывать ее перед собой моей любовью к красоте, влюбленностью или недостатками своей жены; не могу уже при первом напоминании о том, что поддаюсь блудной похоти, не признавать себя в болезненном, неестественном состоянии и не искать всяких средств, которые могли бы избавить меня от этого зла.
Христос открыл мне, что третий соблазн, губящий мое благо, есть соблазн клятвы. Я не могу не
верить в это и потому не могу уже, как я делал это прежде, сам клясться кому-нибудь и в чем-нибудь и не могу уже, как я делал это прежде, оправдывать себя в своей клятве тем, что в этом нет ничего дурного для
людей, что все делают это, что это нужно для государства, что мне или другим будет хуже, если я откажусь от этого требования. Я знаю теперь, что это есть зло для меня и для
людей, и не могу делать его.
Понимая это, я
верю, что клятва губит благо мое и других
людей; и вера эта изменяет мою оценку хорошего и дурного, высокого и низкого.
Христос открыл мне, что четвертый соблазн, лишающий меня моего блага, есть противление злу насилием других
людей. Я не могу не
верить, что это есть зло для меня и других
людей, и поэтому не могу сознательно делать его и не могу, как я делал это прежде, оправдывать это зло тем, что оно нужно для защиты меня и других
людей, для защиты собственности моей и других
людей; не могу уже при первом напоминании о том, что я делаю насилие, не отказаться от него и не прекратить его.
Я
верю теперь в то, что благо мое и
людей возможно только тогда, когда каждый будет трудиться не для себя, а для другого, и не только не будет отстаивать от другого свой труд, но будет отдавать его каждому, кому он нужен.
Я не могу не
верить в это, и потому если в минуту забвения и может подняться во мне враждебное чувство к
человеку другого народа, то я не могу уже в спокойную минуту не признавать это чувство ложным, не могу оправдывать себя, как я прежде делал это, признанием преимущества своего народа над другими, заблуждениями, жестокостью или варварством другого народа; не могу, при первом напоминании о том, не стараться быть более дружелюбным к
человеку чужого народа, чем к соотечественнику.
Я
верю, что разумная жизнь моя — свет мой на то только и дан мне, чтобы светить перед
человеками не словами, но добрыми делами, чтобы
люди прославляли отца (Матф. V, 16).
Я
верю, что единственный смысл моей жизни — в том, чтобы жить в том свете, который есть во мне, и ставить его не под спуд, но высоко перед
людьми, так, чтобы
люди видели его.