Неточные совпадения
— Он, очевидно, хочет оскорбить меня, — продолжал Сергей Иванович, — но оскорбить меня он не может, и я всей
душой желал бы помочь ему, но знаю,
что этого нельзя сделать.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое,
чего желала ее
душа, но
чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
Но в глубине своей
души,
чем старше он становился и
чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову,
что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того,
что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и
желать этого одного.
Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он говорил ей,
что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть всё мужу, в глубине
души она считала свое положение ложным, нечестным и всею
душой желала изменить его.
Редко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, но он говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает в Петербург, о том, как ее любит графиня Лидия Ивановна, с таким выражением, которое показывало,
что он от всей
души желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже более.
Он чувствовал,
что, кроме благой духовной силы, руководившей его
душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и
что эта сила не даст ему того смиренного спокойствия, которого он
желал.
Я не раскаиваюсь и никогда не раскаюсь в том,
что я сделал; но я
желал одного, вашего блага, блага вашей
души, и теперь я вижу,
что не достиг этого.
Левин сказал жене,
что он верит,
что она
желала ехать, только чтобы быть полезною, согласился,
что присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но в глубине
души он ехал недовольный ею и собой.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей
души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя,
что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид,
что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
— То есть как тебе сказать?… Я по
душе ничего не
желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то,
что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую,
что я плох.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова (бросаясь обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю,
душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке не
желаю. То — то дядюшка! То-то отец родной! Я и сама все-таки думала,
что Бог его хранит,
что он еще здравствует.
Г-жа Простакова. Милость Божия к нам,
что удалось. Ничего так не
желаю, как отеческой его милости к Митрофанушке. Софьюшка,
душа моя! не изволишь ли посмотреть дядюшкиной комнаты?
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай,
что, как бы он знатен ни был,
душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего
желать не оставалось. Ведь тогда вся
душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего
желать, а лишь есть
чего бояться?
Между нами никогда не было сказано ни слова о любви; но он чувствовал свою власть надо мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях; я же, как ни
желал высказать ему все,
что было у меня на
душе, слишком боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему.
Я не мог надеяться на взаимность, да и не думал о ней:
душа моя и без того была преисполнена счастием. Я не понимал,
что за чувство любви, наполнявшее мою
душу отрадой, можно было бы требовать еще большего счастия и
желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне и так было хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему, и хотелось плакать.