Неточные совпадения
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского
и в особенности на руку элегантного Гриневича, с
такими белыми длинными пальцами, с
такими длинными, желтыми, загибавшимися в конце ногтями
и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание
и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас
заметил это
и улыбнулся.
Левин вдруг покраснел, но не
так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не
замечая, но
так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью
и вследствие того стыдясь
и краснея еще больше, почти до слез.
И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в
таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Взойдя наверх одеться для вечера
и взглянув в зеркало, она с радостью
заметила, что она в одном из своих хороших дней
и в полном обладании всеми своими силами, а это ей
так нужно было для предстоящего: она чувствовала в себе внешнюю тишину
и свободную грацию движений.
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер
и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него
и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня,
заметив, что он молчит, обратилась к нему.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила
и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась
и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами
и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку
и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко
и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой,
так странно легко носившею ее довольно полное тело.
— Ну, если нынче нельзя не танцовать,
так пойдемте, — сказала она, не
замечая поклона Вронского,
и быстро подняла руку на плечо Корсунского.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень
и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не
так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда
и обо всем волновалась
и горячилась.) Она о тебе спрашивала.
И знаешь, если я
смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не
так и что если другие
заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно
и спокойно, —
и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным
и унизительным
и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я
заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все
заметили, что ты вела
и держала себя не совсем
так, как можно было желать.
Первый ряд, как
заметил Левин, Тит шел особенно быстро, вероятно, желая попытать барина,
и ряд попался длинен. Следующие ряды были уже легче, но Левин всё-таки должен был напрягать все свои силы, чтобы не отставать от мужиков.
Он, желая выказать свою независимость
и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он был слишком
смел,
и его оставили;
и, волей-неволей сделав себе положение человека независимого, он носил его, весьма тонко
и умно держа себя,
так, как будто он ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным
и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело.
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был
такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью
и благородством лица
и сложения. Одна перемена, которую
заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех
и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние
и тотчас же
заметил его на Серпуховском.
А что
такое была эта неизбежная смерть, он не только не знал, не только никогда
и не думал об этом, но не умел
и не
смел думать об этом.
― Скоро, скоро. Ты говорил, что наше положение мучительно, что надо развязать его. Если бы ты знал, как мне оно тяжело, что бы я дала за то, чтобы свободно
и смело любить тебя! Я бы не мучалась
и тебя не мучала бы своею ревностью…
И это будет скоро, но не
так, как мы думаем.
Адвокат почтительно поклонился, выпустил из двери клиента
и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему стало
так весело, что он, противно своим правилам, сделал уступку торговавшейся барыне
и перестал ловить
моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом, как у Сигонина.
Он сел
и написал длинную фразу. Она всё поняла
и, не спрашивая его:
так ли?, взяла
мел и тотчас же ответила.
Хлебники, лавки запертые, ночные извозчики, дворники, метущие тротуары, мелькали в его глазах,
и он наблюдал всё это, стараясь заглушить в себе мысль о том, что ожидает его
и чего он не
смеет желать
и всё-таки желает.
— Да
и что тебе сто̀ит — два дня?
И он премилый, умный старичок. Он тебе выдернет этот зуб
так, что ты
и не
заметишь.
Он
и сам не
заметил, как он, подходя к ним, схватил
и проглотил это впечатление,
так же как
и подбородок купца, продававшего сигары,
и спрятал его куда-то, откуда он вынет его, когда понадобится.
— Ну
так войдите, — сказала Кити, обращаясь к оправившейся Марье Николаевне; но
заметив испуганное лицо мужа, — или идите, идите
и пришлите за мной, — сказала она
и вернулась в нумер. Левин пошел к брату.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя
и шопотом, но
так, что больной, очень чуткий, как
замечал Левин, должен был слышать ее. Левин зашикал на нее
и оглянулся на больного. Николай слышал; но эти слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его был всё тот же укоризненный
и напряженный.
— Вот
так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно, он
заметил, что во весь этот день больной хватал на себе
и как будто хотел сдергивать что-то.
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да
и сказал: пожалуйте,
мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь!
Так — то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Мама! Она часто ходит ко мне,
и когда придет… — начал было он, но остановился,
заметив, что няня шопотом что — то сказала матери
и что на лице матери выразились испуг
и что-то похожее на стыд, что
так не шло к матери.
Кити была в особенности рада случаю побыть с глазу на глаз с мужем, потому что она
заметила, как тень огорчения пробежала на его
так живо всё отражающем лице в ту минуту, как он вошел на террасу
и спросил, о чем говорили,
и ему не ответили.
Левин уже привык теперь
смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова; он знал, что жена в
такие любовные минуты, как теперь, поймет, что он хочет сказать, с намека,
и она поняла его.
Чувство радости от близости к ней, всё усиливаясь, дошло до того, что, подавая ей в ее корзинку найденный им огромный на тонком корне с завернувшимися краями березовый гриб, он взглянул ей в глаза
и,
заметив краску радостного
и испуганного волнения, покрывшую ее лицо, сам смутился
и улыбнулся ей молча
такою улыбкой, которая слишком много говорила.
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина
и заметив, что это делается не
так, как в Москве репетировал учитель, конфузясь
и стараясь не оскорбить Левина, решительно высказала ему, что надо проходить по книге
так, как учитель,
и что она лучше будет опять сама это делать.
— Ты пойми, что я не ревную: это мерзкое слово. Я не могу ревновать
и верить, чтоб… Я не могу сказать, что я чувствую, но это ужасно… Я не ревную, но я оскорблен, унижен тем, что кто-нибудь
смеет думать,
смеет смотреть на тебя
такими глазами….
— Я
так и думала
и не
смела думать. Вот радость! Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она, то прижимаясь лицом к Долли
и целуя ее, то отстраняясь
и с улыбкой оглядывая ее.
Наступило молчание, во время которого Вронский, —
так как надо же смотреть на что-нибудь, — посмотрел на Левина, на его ноги, на его мундир, потом на его лицо
и,
заметив мрачные, направленные на себя глаза, чтобы сказать что-нибудь, сказал...
— Да нет, да нет, нисколько, ты пойми меня, — опять дотрогиваясь до его руки, сказал Степан Аркадьич, как будто он был уверен, что это прикосновение смягчает зятя. — Я только говорю одно: ее положение мучительно,
и оно может быть облегчено тобой,
и ты ничего не потеряешь. Я тебе всё
так устрою, что ты не
заметишь. Ведь ты обещал.
— Если б
и ушибся,
так никто бы не
заметил. Уж это наверно.
«А, если
так, то я знаю, что мне делать, — сказала она,
и, чувствуя поднимающийся в себе неопределенный гнев
и потребность
мести, она взбежала наверх.
Прежде (это началось почти с детства
и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь
такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он
замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно,
и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь
и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более
и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде,
и что оно всё становится больше
и больше.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не
замечая ни жару, ни усталости
и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было
так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення
и, не в силах итти дальше, сошел с дороги в лес
и сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу
и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.