Неточные совпадения
«Там видно будет»,
сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник
с припасами для бритья.
— Славу Богу, —
сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа
с женой.
«Попробовать хотите», понял Матвей, но он
сказал только: — Слушаю-с.
— Это я-с, —
сказал твердый и приятный женский голос, и из-за двери высунулось строгое рябое лицо Матрены Филимоновны, нянюшки.
— Не знаю, —
сказала она. — Она не велела учиться, а велела итти гулять
с мисс Гуль к бабушке.
— Ты помнишь детей, чтоб играть
с ними, а я помню и знаю, что они погибли теперь, —
сказала она видимо одну из фраз, которые она за эти три дня не раз говорила себе.
Она
сказала ему«ты», и он
с благодарностью взглянул на нее и тронулся, чтобы взять ее руку, но она
с отвращением отстранилась от него.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю
с развратным отцом, — да,
с развратным отцом… Ну,
скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно?
Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь
с гувернанткой своих детей…
— Матвей! — крикнул он, — так устрой же всё там
с Марьей в диванной для Анны Аркадьевны, —
сказал он явившемуся Матвею.
— Ах, оставьте, оставьте меня! —
сказала она и, вернувшись в спальню, села опять на то же место, где она говорила
с мужем, сжав исхудавшие руки
с кольцами, спускавшимися
с костлявых пальцев, и принялась перебирать в воспоминании весь бывший разговор.
Ему бы смешно показалось, если б ему
сказали, что он не получит места
с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
— Нешто вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, —
сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека
с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз
с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
— Так и есть! Левин, наконец! — проговорил он
с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. — Как это ты не побрезгал найти меня в этом вертепе? —
сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и целуя своего приятеля. — Давно ли?
— Имею честь знать вашего брата, Сергея Иваныча, —
сказал Гриневич, подавая свою тонкую руку
с длинными ногтями.
— Скоро же! —
с улыбкой
сказал Облонский. — Но как? отчего?
— Ну, коротко
сказать, я убедился, что никакой земской деятельности нет и быть не может, — заговорил он, как будто кто-то сейчас обидел его, —
с одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а
с другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
— Да, после. Но мне нужно было тебя видеть, —
сказал Левин,
с ненавистью вглядываясь в руку Гриневича.
— Да где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить
с тобою, —
сказал Левин.
— Может быть, и да, —
сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он,
с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
— Я не могу допустить, —
сказал Сергей Иванович
с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни в каком случае согласиться
с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
Профессор
с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не
с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения,
с которой был сделан вопрос, улыбнулся и
сказал...
Левин хотел
сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора
с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон,
с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать говорить
с братом о своем решении жениться.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, —
сказал он и тотчас же, вспомнив,
с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин,
с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе,
сказала она, давайте кататься вместе.
Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь
сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
—
С вами я бы скорее выучилась, я почему-то уверена в вас, —
сказала она ему.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика
с М-11е Linon и глядя на него
с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело
с ним, и он такой славный. Только зачем он это
сказал?…» думала она.
— Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о тебе думал, и я очень рад, что ты приехал, —
сказал он,
с значительным видом глядя ему в глаза.
— Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, —
сказал Степан Аркадьич. — Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп
с кореньями….
— Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж поэтому ты можешь видеть, верно или не верно я догадываюсь, —
сказал Степан Аркадьич,
с тонкою улыбкой глядя на Левина.
— Нет, ты постой, постой, —
сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни
с кем не говорил об этом. И ни
с кем я не могу говорить об этом, как
с тобою. Ведь вот мы
с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, —
сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше
скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях
с женою, и, помолчав
с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Она это говорит! — вскрикнул Левин. — Я всегда говорил, что она прелесть, твоя жена. Ну и довольно, довольно об этом говорить, —
сказал он, вставая
с места.
— Ты пойми, —
сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился
с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Ах, всё-таки, —
сказал Левин, — всё-таки, «
с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…» Да.
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне
скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! —
с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
Вронский
сказал Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись
с нею.
«Нет, неправду не может она
сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет!
Скажу правду. Да
с ним не может быть неловко. Вот он,
сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру
с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не
сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой,
с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали в наш развратный Вавилон, —
сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова, сказанные как-то в начале зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или вы испортились? — прибавила она,
с усмешкой оглядываясь на Кити.
Со всеми поздоровавшись и
сказав несколько слов, он сел, ни разу не взглянув на не спускавшего
с него глаз Левина.
— Я нынче зимой должен был, кажется, обедать
с вами, —
сказал он, улыбаясь своею простою и открытою улыбкой, — но вы неожиданно уехали в деревню.
Кити встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами
с Левиным. Ей всею душой было жалко его, тем более, что она жалела его в несчастии, которого сама была причиною. «Если можно меня простить, то простите, —
сказал ее взгляд, — я так счастлива».
— Ну что ж, в воскресенье сделаем ужин для дивы? —
сказал он ему,
с улыбкой взяв его под руку.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, —
сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться
с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— О, нет, —
сказала она, — я бы узнала вас, потому что мы
с вашею матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, —
сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата моего всё-таки нет.
— Не правда ли, очень мила? —
сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы
с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
— Ну, нет, —
сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы
с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин,
с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
— У Анны Аркадьевны, —
сказала графиня, объясняя сыну, — есть сынок восьми лет, кажется, и она никогда
с ним не разлучалась и всё мучается, что оставила его.
— Да, мы всё время
с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, —
сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относившаяся к нему.