Неточные совпадения
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в
то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с
синим попоне с кажущимися огромными, отороченными
синим ушами вели на гипподром.
Разве не молодость было
то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в
синей дали?
Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел в полусвете кабинета
ту самую женщину портрета в темном, разноцветно-синем платье, не в
том положении, не с
тем выражением, но на
той самой высоте красоты, на которой она была уловлена художником на портрете.
— Экой молодец стал! И
то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в
синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, полученных в школе.
Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенною живостью представила себе его как живого пред собой, с его кроткими, безжизненными, потухшими глазами,
синими жилами на белых руках, интонациями и треском пальцев и, вспомнив
то чувство, которое было между ними и которое тоже называлось любовью, вздрогнула от отвращения.
В
то время как она говорила с артельщиком, кучер Михайла, румяный, веселый, в
синей щегольской поддевке и цепочке, очевидно гордый
тем, что он так хорошо исполнил поручение, подошел к ней и подал записку. Она распечатала, и сердце ее сжалось еще прежде, чем она прочла.
А деревья в саду шептались у нее над головой, ночь разгоралась огнями в синем небе и разливалась по земле
синею тьмой, и, вместе с тем, в душу молодой женщины лилась горячая грусть от Иохимовых песен. Она все больше смирялась и все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и чистой, безыскусственной поэзии.
По-видимому, пловцам было хорошо в этой
синей тьме с подымавшимся серпом луны и дремотой темных деревьев, тихо, невидимо ронявших свои листья…
А я влюблена — в «Цыган»: в Алеко, и в Земфиру, и в ту Мариулу, и в того цыгана, и в медведя, и в могилу, и в странные слова, которыми все это рассказано. И не могу сказать об этом ни словом: взрослым — потому что краденое, детям — потому что я их презираю, а главное — потому что тайна: моя — с красной комнатой, моя — с
синим томом, моя — с грудной ямкой.
И кто меня слушал, привет мой тому! // Земле-государыне слава! // Ручью, что ко слову журчал моему! // Вам, звёздам, мерцавшим сквозь
синюю тьму! // Тебе, мать сырая дубрава!
Края облаков горели пурпуром и золотом, остальная масса
синела той смутной синевой, в которой только угадываются, то развертываясь, то утопая, какие-то формы…
Неточные совпадения
Ночь тихая спускается, // Уж вышла в небо темное // Луна, уж пишет грамоту // Господь червонным золотом // По
синему по бархату, //
Ту грамоту мудреную, // Которой ни разумникам, // Ни глупым не прочесть.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали
те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
— Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по
ту сторону, весь этот лес, который вон
синеет, и все, что за лесом, все мое.
Эти бревна, как фортепьянные клавиши, подымались
то вверх,
то вниз, и необерегшийся ездок приобретал или шишку на затылок, или
синее пятно на лоб, или же случалось своими собственными зубами откусить пребольно хвостик собственного же языка.
Но в продолжение
того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая
посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.