Неточные совпадения
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь только
глазами, и, положив
руки в карманы и склонив голову на бок, уставился на барина.
В это время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и
глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы о здоровье Долли. Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял под
руку Левина.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя
глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала
руку.
В то время как он подходил к ней, красивые
глаза его особенно нежно заблестели, и с чуть-заметною счастливою и скромно-торжествующею улыбкой (так показалось Левину), почтительно и осторожно наклонясь над нею, он протянул ей свою небольшую, но широкую
руку.
Вронский встал и, дружелюбно глядя в
глаза Левину, пожал ему
руку.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными
глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую
руку сыну и, подняв его голову от
руки, поцеловала его в лицо.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою
рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская
глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и
глазами, подала
руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную
руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его
руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее
глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему
руку на
руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Из-за густых ресниц ее блестящих
глаз вдруг показались слезы. Она пересела ближе к невестке и взяла ее
руку своею энергическою маленькою
рукой. Долли не отстранилась, но лицо ее не изменяло своего сухого выражения. Она сказала...
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала
глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные
руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и
рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И
руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же
глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
Она чувствовала,что
глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы на
руках и ногах нервно движутся, что внутри что-то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее.
Алексей Александрович помолчал и потер
рукою лоб и
глаза. Он увидел, что вместо того, что он хотел сделать, то есть предостеречь свою жену от ошибки в
глазах света, он волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, — продолжал он, облокотившись на стол и положив на
руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные
глаза.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, старый офицер с браслетом на
руке и заплывшими маленькими
глазами.
Она не отвечала и, склонив немного голову, смотрела на него из-подлобья вопросительно своими блестящими из-за длинных ресниц
глазами.
Рука ее, игравшая сорванным листом, дрожала. Он видел это, и лицо его выразило ту покорность, рабскую преданность, которая так подкупала ее.
Листок в ее
руке задрожал еще сильнее, но она не спускала с него
глаз, чтобы видеть, как он примет это. Он побледнел, хотел что-то сказать, но остановился, выпустил ее
руку и опустил голову. «Да, он понял всё значение этого события», подумала она и благодарно пожала ему
руку.
Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами
руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба
глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Это были: очень высокий, сутуловатый мужчина с огромными
руками, в коротком, не по росту, и старом пальто, с черными, наивными и вместе страшными
глазами, и рябоватая миловидная женщина, очень дурно и безвкусно одетая.
— И по делом мне, и по делом мне! — быстро заговорила Кити, схватывая зонтик из
рук Вареньки и глядя мимо
глаз своего друга.
Перебирать все эти пухленькие ножки, натягивая на них чулочки, брать в
руки и окунать эти голенькие тельца и слышать то радостные, то испуганные визги; видеть эти задыхающиеся, с открытыми, испуганными и веселыми
глазами, лица, этих брызгающихся своих херувимчиков, было для нее большое наслаждение.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в
глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за
руку и попросил сесть.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных
глазах, и в складной русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых
рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
Она вытянула лицо и, полузакрыв
глаза, быстро изменила выражение лица, сложила
руки, и Вронский в ее красивом лице вдруг увидал то самое выражение лица, с которым поклонился ему Алексей Александрович. Он улыбнулся, а она весело засмеялась тем милым грудным смехом, который был одною из главных ее прелестей.
И при мысли о том, как это будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей на
глаза, и она не могла продолжать. Она положила блестящую под лампой кольцами и белизной
руку на его рукав.
Слезы потекли у нее из
глаз; он нагнулся к ее
руке и стал целовать, стараясь скрыть свое волнение, которое, он знал, не имело никакого основания, но которого он не мог преодолеть.
Адвокат опустил
глаза на ноги Алексея Александровича, чувствуя, что он видом своей неудержимой радости может оскорбить клиента. Он посмотрел на моль, пролетевшую пред его носом, и дернулся
рукой, но не поймал ее из уважения к положению Алексея Александровича.
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ,
глаз,
руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его счастьем.
— Нет, нет, не может быть! Нет, ради Бога, вы ошиблись! — говорила Долли, дотрагиваясь
руками до висков и закрывая
глаза.
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в
руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими
глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я не могла иначе ответить».
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его
рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
Он видел только ее ясные, правдивые
глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его сердце.
Глаза эти светились ближе и ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его, касаясь его.
Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.
Щеки рдели румянцем,
глаза блестели, маленькие белые
руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за
руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И каждый раз, как он взглядывал, он видел
глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видал в них.
«Вы можете затоптать в грязь», слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими
глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица
руки. Он опять вытянул ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл
глаза.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие
глаза на его
руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
— Следовательно, ты находишь, что его нужно прекратить? — перебил его Алексей Александрович. — Но как? — прибавил он, сделав непривычный жест
руками пред
глазами, — не вижу никакого возможного выхода.
И она не могла не ответить улыбкой — не словам, а влюбленным
глазам его. Она взяла его
руку и гладила ею себя по похолодевшим щекам и обстриженным волосам.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? — продолжал священник, отворачивая
глаза от лица Левина и складывая
руки под эпитрахиль.
Когда Анна вышла в шляпе и накидке и, быстрым движением красивой
руки играя зонтиком, остановилась подле него, Вронский с чувством облегчения оторвался от пристально устремленных на него жалующихся
глаз Голенищева и с новою любовию взглянул на свою прелестную, полную жизни и радости подругу.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на
руки, и смотрел задумчивыми голубыми
глазами на воду. О чем он думал?
Когда Константин взял его за
руку, Николай улыбнулся. Улыбка была слабая, чуть заметная, и, несмотря на улыбку, строгое выражение
глаз не изменилось.
— Да, вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он взял ее
руку и не поцеловал (целовать ее
руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие
глаза.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл
глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной
руки.
— J’ai forcé la consigne, [Я нарушила запрет,] — сказала она, входя быстрыми шагами и тяжело дыша от волнения и быстрого движения. — Я всё слышала! Алексей Александрович! Друг мой! — продолжала она, крепко обеими
руками пожимая его
руку и глядя ему в
глаза своими прекрасными задумчивыми
глазами.
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него
глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую
руку и стал целовать ее.
— Я разбит, я убит, я не человек более! — сказал Алексей Александрович, выпуская ее
руку, но продолжая глядеть в ее наполненные слезами
глаза. — Положение мое тем ужасно, что я не нахожу нигде, в самом себе не нахожу точки опоры.
Он поднялся опять на локоть, поводил спутанною головой на обе стороны, как бы отыскивая что-то, и открыл
глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько секунд на неподвижно стоявшую пред ним мать, потом вдруг блаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся
глаза, повалился, но не назад, а к ней, к ее
рукам.
Сережа, сияя
глазами и улыбкой и держась одною
рукой за мать, другою за няню, топотал по ковру жирными голыми ножками. Нежность любимой няни к матери приводила его в восхищенье.