Неточные совпадения
— Боже мой, что я сделал! Долли! Ради Бога!.. Ведь… — он не мог
продолжать, рыдание остановилось у него в горле.
— Минуты увлеченья… — выговорил он и хотел
продолжать, но при этом слове, будто от физической боли, опять поджались ее губы и опять запрыгал мускул щеки на правой стороне лица.
— Мы тебя давно ждали, — сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и выпустив руку Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились. — Очень, очень рад тебя видеть, —
продолжал он. — Ну, что ты? Как? Когда приехал?
Сергей Иванович встретил брата своею обычною для всех, ласково-холодною улыбкой и, познакомив его с профессором,
продолжал разговор.
Маленький, желтый человечек в очках, с узким лбом, на мгновение отвлекся от разговора, чтобы поздороваться, и
продолжал речь, не обращая внимания на Левина. Левин сел в ожидании, когда уедет профессор, но скоро заинтересовался предметом разговора.
— Не имеем данных, — подтвердил профессор и
продолжал свои доводы. — Нет, — говорил он, — я указываю на то, что если, как прямо говорит Припасов, ощущение и имеет своим основанием впечатление, то мы должны строго различать эти два понятия.
— Он, очевидно, хочет оскорбить меня, —
продолжал Сергей Иванович, — но оскорбить меня он не может, и я всей душой желал бы помочь ему, но знаю, что этого нельзя сделать.
— Да, вот растем, — сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал большой! —
продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. — Помните, вы бывало так говорили?
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту,
продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Но я бы советовал тебе решить дело как можно скорее, —
продолжал Облонский, доливая ему бокал.
— Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? —
продолжал он, видимо желая переменить разговор.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин. Ты мне скажи откровенно, —
продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, — ты мне дай совет.
— Да, но без шуток, —
продолжал Облонский. — Ты пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
— Да, и пропал, —
продолжал Облонский. — Но что же делать?
— Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, —
продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
— Я думаю, —
продолжал он, — что эта попытка спиритов объяснять свои чудеса какою-то новою силой — самая неудачная. Они прямо говорят о силе духовной и хотят ее подвергнуть материальному опыту.
— Он славный малый, —
продолжал Облонский. — Не правда ли?
Но вчера были особенные причины, — с значительною улыбкой
продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только к Вронскому.
— Вероятно, это вам очень наскучило, — сказал он, сейчас, на лету, подхватывая этот мяч кокетства, который она бросила ему. Но она, видимо, не хотела
продолжать разговора в этом тоне и обратилась к старой графине...
— И я рада, — слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает», подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. — Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, —
продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
Быть уверенной вполне в своем счастии, и вдруг… —
продолжала Долли, удерживая рыданья, — и получить письмо…. письмо его к своей любовнице, к моей гувернантке.
— Я понимаю еще увлеченье, —
продолжала она, помолчав, — но обдуманно, хитро обманывать меня…. с кем же?…
Продолжать быть моим мужем вместе с нею…. это ужасно!
— И ты думаешь, что он понимает весь ужас моего положения? —
продолжала Долли. — Нисколько! Он счастлив и доволен.
— Она ведь молода, ведь она красива, —
продолжала она.
— О! как хорошо ваше время, —
продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— Я знаю кое-что. Стива мне говорил, и поздравляю вас, он мне очень нравится, —
продолжала Анна, — я встретила Вронского на железной дороге.
— Я ехала вчера с матерью Вронского, —
продолжала она, — и мать не умолкая говорила мне про него; это ее любимец; я знаю, как матери пристрастны, но..
— Она очень просила меня поехать к ней, —
продолжала Анна, — и я рада повидать старушку и завтра поеду к ней. Однако, слава Богу, Стива долго остается у Долли в кабинете, — прибавила Анна, переменяя разговор и вставая, как показалось Кити, чем-то недовольная.
Она улыбнулась на его похвалу и через его плечо
продолжала разглядывать залу.
— Нет, я не брошу камня, — отвечала она ему на что-то, — хотя я не понимаю, —
продолжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой покровительства обратилась к Кити. Беглым женским взглядом окинув ее туалет, она сделала чуть-заметное, но понятное для Кити, одобрительное ее туалету и красоте движенье головой. — Вы и в залу входите танцуя, — прибавила она.
— Так видишь, —
продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
Николай Левин
продолжал говорить: — Ты знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из своего скотского положения.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что ты делаешь? —
продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
— Да, —
продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
— Очень рад, — сказал он холодно, — по понедельникам мы принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — и как хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и что я мог показать тебе свою нежность, —
продолжал он тем же шуточным тоном.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, —
продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. — Ты не поверишь, как я привык…
— Я рад, что всё кончилось благополучно и что ты приехала? —
продолжал он. — Ну, что говорят там про новое положение, которое я провел в совете?
— Он не стоит того, чтобы ты страдала из-за него, —
продолжала Дарья Александровна, прямо приступая к делу.
Ну, как тебе сказать? —
продолжала она, видя недоуменье в глазах сестры.
— Ну да, всё мне представляется в самом грубом, гадком виде, —
продолжала она. — Это моя болезнь Может быть, это пройдет…
— А как я вспоминаю ваши насмешки! —
продолжала княгиня Бетси, находившая особенное удовольствие в следовании за успехом этой страсти. — Куда это все делось! Вы пойманы, мой милый.
— Нет, нам очень хорошо здесь, — с улыбкой отвечала жена посланника и
продолжала начатый разговор.
— Я вам давно это хотела сказать, —
продолжала она, решительно глядя ему в глаза и вся пылая жегшим ее лицо румянцем, — а нынче я нарочно приехала, зная, что я вас встречу.
Вронский и Анна
продолжали сидеть у маленького стола.
— Я вот что намерен сказать, —
продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, —
продолжал он, облокотившись на стол и положив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные глаза.
— Если было с ее стороны что-нибудь тогда, то это было увлеченье внешностью, —
продолжал Облонский. — Этот, знаешь, совершенный аристократизм и будущее положение в свете подействовали не на нее, а на мать.
— Человек, хересу! — сказал Вронский, не отвечая, и, переложив книгу на другую сторону,
продолжал читать.
Петрицкий,
продолжая петь, подмигнул глазом и надул губы, как бы говоря: знаем, какой это Брянский.