Неточные совпадения
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие
при встрече с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что
это за сила, но сила есть, и вот
при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит
эта сила. Нет, я не вижу, почему
это не может быть новая сила, если она….
— А потому, — перебил Левин, — что
при электричестве каждый раз, как вы потрете смолу о шерсть, обнаруживается известное явление, а здесь не каждый раз, стало быть,
это не природное явление.
Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать
при всех, он чувствовал, что она всё более и более становилась в зависимость от него, и чем больше он
это чувствовал, тем ему было приятнее, и его чувство к ней становилось нежнее.
— Хорошо доехали? — сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что
это был голос той дамы, которая встретилась ему
при входе.
— Сергей Иваныч? А вот к чему! — вдруг
при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, — вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь
это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
Это он почувствовал
при одном виде Игната и лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел закутавшись в сани и поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях в деревне и поглядывая на пристяжную, бывшую верховою, Донскую, надорванную, но лихую лошадь, он совершенно иначе стал понимать то, что с ним случилось.
Но в ту минуту, когда она выговаривала
эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение
при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для того, чтобы больше не встречаться с ним.
Лицо ее казалось усталым, и не было на нем той игры просившегося то в улыбку, то в глаза оживления; но на одно мгновение
при взгляде на него что-то мелькнуло в ее глазах, и, несмотря на то, что огонь
этот сейчас же потух, он был счастлив
этим мгновением.
Она сама чувствовала, что
при виде его радость светилась в ее глазах и морщила ее губы в улыбку, и она не могла затушить выражение
этой радости.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе,
это не мое дело,
это дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение
при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
Неужели
эта трогательная радость его
при ее приближении была причиной охлаждения Анны Павловны?
В случавшихся между братьями разногласиях
при суждении о народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно тем, что у Сергея Ивановича были определенные понятия о народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было, так что в
этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому себе.
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья,
при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой.
Это были самые блаженные минуты.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня
при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в
этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и
при исполнении
этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать
при первой возможности. Возможность
эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
«Кроме формального развода, можно было еще поступить, как Карибанов, Паскудин и
этот добрый Драм, то есть разъехаться с женой», продолжал он думать, успокоившись; но и
эта мера представляла те же неудобства noзopa, как и
при разводе, и главное —
это, точно так же как и формальный развод, бросало его жену в объятия Вронского. «Нет,
это невозможно, невозможно! — опять принимаясь перевертывать свой плед, громко заговорил он. — Я не могу быть несчастлив, но и она и он не должны быть счастливы».
«
При последнем разговоре нашем я выразил вам мое намерение сообщить свое решение относительно предмета
этого разговора.
Обо всем
этом более подробно надеюсь переговорить
при личном свидании.
Стремительность же вперед была такова, что
при каждом движении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно представлялся вопрос о том, где сзади, в
этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее, маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и внизу тело.
Таких долгов было около четырех тысяч: 1500 за лошадь и 2500 поручительство за молодого товарища Веневского, который
при Вронском проиграл
эти деньги шулеру.
Ему стоило только вспомнить братнину жену, вспомнить, как
эта милая, славная Варя
при всяком удобном случае напоминала ему, что она помнит его великодушие и ценит его, чтобы понять невозможность отнять назад данное.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство
это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера
при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Ему приятно было чувствовать
эту легкую боль в сильной ноге, приятно было мышечное ощущение движений своей груди
при дыхании.
Алексей Александрович откашлялся и, не глядя на своего противника, но избрав, как он
это всегда делал
при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо — маленького, смирного старичка, не имевшего никогда никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
И в
этой борьбе он видел, что,
при величайшем напряжении сил с его стороны и безо всякого усилия и даже намерения с другой, достигалось только то, что хозяйство шло ни в чью, и совершенно напрасно портились прекрасные орудия, прекрасная скотина и земля.
«
Это, может быть, неважно было
при крепостном праве или не важно в Англии.
— Да так же и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикам;
это можно, но только
этим самым уничтожается общее богатство государства. Где земля у меня
при крепостном труде и хорошем хозяйстве приносила сам-девять, она исполу принесет сам-третей. Погубила Россию эмансипация!
И он начал развивать свой план освобождения,
при котором были бы устранены
эти неудобства.
— То, что уровень хозяйства спускается и что
при наших отношениях к рабочим нет возможности вести выгодно рациональное хозяйство,
это совершенно справедливо, — сказал он.
— Ну вот, я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только
это я давно знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство,
при котором народ будет богаче, будет больше досуга, — и тогда будут и школы.
Этот милый Свияжский, держащий
при себе мысли только для общественного употребления и, очевидно, имеющий другие какие-то, тайные для Левина основы жизни и вместе с тем он с толпой, имя которой легион, руководящий общественным мнением чуждыми ему мыслями;
этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассуждениях, вымученных жизнью, но неправый своим озлоблением к целому классу и самому лучшему классу России; собственное недовольство своею деятельностью и смутная надежда найти поправку всему
этому — всё
это сливалось в чувство внутренней тревоги и ожидание близкого разрешения.
Вронскому, бывшему
при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени Цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в
этом и состоит весь русский дух?
― Нет! ― вскрикнула она, увидав его, и
при первом звуке ее голоса слезы вступили ей в глаза, ― нет, если
это так будет продолжаться, то
это случится еще гораздо, гораздо прежде!
И
при мысли о том, как
это будет, она так показалась жалка самой себе, что слезы выступили ей на глаза, и она не могла продолжать. Она положила блестящую под лампой кольцами и белизной руку на его рукав.
— Нет, Англичанин выкормил на корабле своего ребенка, — сказал старый князь, позволяя себе
эту вольность разговора
при своих дочерях.
В затеянном разговоре о правах женщин были щекотливые
при дамах вопросы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько раз налетал на
эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его.
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную
при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и говорил ей «ты»,
это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как он едет, то и нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
Как ни было
это дурно,
это было всё-таки лучше, чем разрыв,
при котором она становилась в безвыходное, позорное положение, а он сам лишался всего, что любил.
— Я не мешаю тебе? — сказал Степан Аркадьич,
при виде зятя вдруг испытывая непривычное ему чувство смущения. Чтобы скрыть
это смущение, он достал только что купленную с новым способом открывания папиросницу и, понюхав кожу, достал папироску.
Поэтому Вронский
при встрече с Голенищевым дал ему тот холодный и гордый отпор, который он умел давать людям и смысл которого был таков: «вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но мне
это совершенно всё равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать».
— Если поискать, то найдутся другие. Но дело в том, что искусство не терпит спора и рассуждений. А
при картине Иванова для верующего и для неверующего является вопрос: Бог
это или не Бог? и разрушает единство впечатления.
Ему казалось, что
при нормальном развитии богатства в государстве все
эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что
при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было
при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились
этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Окружающие чувствовали
это и бессознательно не позволяли себе
при нем ни свободных движений, ни разговоров, ни выражения своих желаний.
Алексей Александрович вздрогнул
при упоминании о жене, но тотчас же на лице его установилась та мертвая неподвижность, которая выражала совершенную беспомощность в
этом деле.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал
это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга
при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
Она знала, что никогда он не будет в силах понять всей глубины ее страданья; она знала, что за его холодный тон
при упоминании об
этом она возненавидит его.
Во время разлуки с ним и
при том приливе любви, который она испытывала всё
это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что
это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но
это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками.