Неточные совпадения
— Не знаю, — сказала она. — Она не
велела учиться,
а велела итти гулять с мисс Гуль к бабушке.
Каждому казалось, что та жизнь, которую он сам
ведет, есть одна настоящая жизнь,
а которую
ведет приятель — есть только призрак.
Профессор
вел жаркую полемику против материалистов,
а Сергей Кознышев с интересом следил за этою полемикой и, прочтя последнюю статью профессора, написал ему в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам.
— Кузьма, дай тулуп.
А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, — сказал он приказчику.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть,
а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне
велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума;
а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
Полюбовавшись знакомыми ему до малейших подробностей коровами, Левин
велел выгнать их в поле,
а на варок выпустить телят.
— Я
велел заложить, хотя недалеко;
а то пешком пройдем?
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она
вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более,
а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично
вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
— Чем я неприлично
вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже не с прежним скрывающим что-то весельем,
а с решительным видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх.
Новые платья сняли,
велели надеть девочкам блузки,
а мальчикам старые курточки и
велели закладывать линейку, опять, к огорчению приказчика, — Бурого в дышло, чтоб ехать за грибами и на купальню. Стон восторженного визга поднялся в детской и не умолкал до самого отъезда на купальню.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками
вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак,
а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда он и уезжал жить при первой возможности,
а вместе с тем
вел в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за всем и знал всё, что делалось в России.
Теперь, в наше время, мы, помещики, при крепостном праве
вели свое хозяйство с усовершенствованиями; и сушилки, и веялки, и возка навоза, и все орудия — всё мы вводили своею властью, и мужики сначала противились,
а потом подражали нам.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем
вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы
вели при крепостном праве, не то что слишком высоко,
а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
Правда, мужики этой компании, хотя и условились
вести это дело на новых основаниях, называли эту землю не общею,
а испольною, и не раз и мужики этой артели и сам Резунов говорили Левину: «получили бы денежки за землю, и вам покойнее и нам бы развяза».
Алексей Александрович никого не хотел видеть в Москве,
а менее всего брата своей жены. Он приподнял шляпу и хотел проехать, но Степан Аркадьич
велел его кучеру остановиться и подбежал к нему чрез снег.
— Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Всё равно (Алексей Александрович понял, что значило это «всё равно»), она ребенок, и его уморят. — Она позвонила и
велела принести ребенка. — Я просила кормить, мне не позволили,
а теперь меня же упрекают.
— Ну, хорошо,
а я
велю подчистить здесь. Здесь грязно и воняет, я думаю. Маша! убери здесь, — с трудом сказал больной. — Да как уберешь, сама уйди, — прибавил он, вопросительно глядя на брата.
Он поднялся опять на локоть,
поводил спутанною головой на обе стороны, как бы отыскивая что-то, и открыл глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько секунд на неподвижно стоявшую пред ним мать, потом вдруг блаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся глаза, повалился, но не назад,
а к ней, к ее рукам.
— Я не моюсь холодною водой, папа не
велел.
А Василия Лукича ты не видала? Он придет.
А ты села на мое платье!
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности не он,
а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на учителей за то, что они так дурно учат детей; но свояченице он обещался
вести учение, как она этого хотела.
Не дупель,
а бекас вырвался из-под собаки. Левин
повел ружьем, но в то самое время как он целился, тот самый звук шлепанья по воде усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно громко кричавшего. Левин видел, что он берет ружьем сзади бекаса, но всё-таки выстрелил.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait l
а сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы
велите подать завтракать,
а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Так что по тому, как он
повел дела, было ясно, что он не расстроил,
а увеличил свое состояние.
Нужно было на его место поставить свежего, современного, дельного человека, совершенно нового, и
повести дело так, чтоб извлечь из всех дарованных дворянству, не как дворянству,
а как элементу земства, прав те выгоды самоуправления, какие только могли быть извлечены.
И он стал прислушиваться, приглядываться и к концу зимы высмотрел место очень хорошее и
повел на него атаку, сначала из Москвы, через теток, дядей, приятелей,
а потом, когда дело созрело, весной сам поехал в Петербург.
— Да еще не один,
а эскадрон
ведет на свой счет! — сказал Катавасов.
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику
велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали.
А на что — они сами не знают.