Неточные совпадения
Девочка знала, что между отцом и матерью
была ссора, и что мать не могла
быть весела, и что отец должен знать это, и что он притворяется, спрашивая об этом так легко. И она
покраснела за отца. Он тотчас же понял это и также
покраснел.
Левин вдруг
покраснел, но не так, как
краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как
краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и
краснея еще больше, почти до слез. И так странно
было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Для чего этим трем барышням нужно
было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых
красных чулках
были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно
было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то
есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и
покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— Должно
быть, мои слова на вас сильно действуют, что вы их так помните, — сказал Левин и, вспомнив, что он уже сказал это прежде,
покраснел.
Кити чувствовала, как после того, что произошло, любезность отца
была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за что можно
было быть к нему недружелюбно расположенным, и она
покраснела.
Как ни казенна
была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она
покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
— Ах, он
был там? — спросила Кити
покраснев. — Что же Стива сказал вам?
Кити
покраснела. Она думала, что она одна поняла, зачем он приезжал и отчего не вошел. «Он
был у нас, — думала она, — и не застал и подумал, я здесь; но не вошел, оттого что думал — поздно, и Анна здесь».
Аннушка уже дремала, держа
красный мешочек на коленах широкими руками в перчатках, из которых одна
была прорвана.
Но
был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо
быть главное элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не
краснея и над всем остальным смеяться.
— Не может
быть! — закричал он, отпустив педаль умывальника, которым он обливал свою
красную здоровую шею. — Не может
быть! — закричал он при известии о том, что Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. — И он всё так же глуп и доволен? Ну, а Бузулуков что?
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле,
покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она знала, как Кити способна
была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но
было уже поздно.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и
краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же
краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же
будет и с этим горем. Пройдет время, и я
буду к этому равнодушен».
Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден
был длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста, где стоял Облонский, блеснула
красная молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху.
Тяга
была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими
красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны
будут везде звезды Медведицы.
«Знает он или не знает, что я делал предложение? — подумал Левин, глядя на него. — Да, что-то
есть хитрое, дипломатическое в его лице», и, чувствуя, что
краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
— Что с вами? Вы нездоровы? — сказал он по-французски, подходя к ней. Он хотел подбежать к ней; но, вспомнив, что могли
быть посторонние, оглянулся на балконную дверь и
покраснел, как он всякий раз
краснел, чувствуя, что должен бояться и оглядываться.
— Да он и не знает, — сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать на ее лицо; щеки, лоб, шея ее
покраснели, и слезы стыда выступили ей на глаза. — Да и не
будем говорить об нем.
В то время как скакавшие
были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с
красным носом и пьяным, открытым лицом, подошел к нему.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно
покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка
была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
— Можете себе представить, мы чуть
было не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой… Ах, да, вы не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и,
покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то
есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
— Не может продолжаться. Я надеюсь, что теперь ты оставишь его. Я надеюсь — он смутился и
покраснел — что ты позволишь мне устроить и обдумать нашу жизнь. Завтра… — начал
было он.
Он считал Россию погибшею страной, в роде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и
был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с
красным околышем фуражку.
Левину казалось, что он кого-то обманывает, что ему следует объяснить что-то, но что объяснить этого никак нельзя, и потому он беспрестанно
краснел,
был беспокоен и неловок.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что
красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и
есть хлеб мужа!
«Не
была ли растрепана?» подумала она; но увидав восторженную улыбку, которую вызывали в его воспоминании эти подробности, она почувствовала, что, напротив, впечатление, произведенное ею,
было очень хорошее. Она
покраснела и радостно засмеялась.
— Нет, — сказала Кити,
покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, — девушка может
быть так поставлена, что не может без унижения войти в семью, а сама…
Извозчик
был прелестен в белом, высунутом из под кафтана и натянутом на налитой,
красной, крепкой шее вороте рубахи.
— Я не понимаю ничего, — сказал Левин,
краснея и чувствуя, что слова его глупы и что они не могут не
быть глупы в таком положении.
— Ты с ума сошел! — вскрикнула она,
покраснев от досады. Но лицо его
было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив платья с кресла, пересела ближе к нему. — Что ты думаешь? скажи всё.
Золотое сияние на
красном фоне иконостаса, и золоченая резьба икон, и серебро паникадил и подсвечников, и плиты пола, и коврики, и хоругви вверху у клиросов, и ступеньки амвона, и старые почерневшие книги, и подрясники, и стихари — всё
было залито светом.
— Так глупо, что̀ со мной случилось, совестно говорить! — сказал он
краснея и должен
был обратиться к подошедшему Сергею Ивановичу.
Весело
было пить из плоской чаши теплое
красное вино с водой, и стало еще веселее, когда священник, откинув ризу и взяв их обе руки в свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на
красную шею затянутого в мундире князя, мимо которых ему надо
было пройти. — Справедливо сказано, что всё в мире
есть зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по
красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не хочет видеть того, что происходит в соседней ложе. На лице Яшвина
было то выражение, которое бывало на нем, когда он проигрывал. Он насупившись засовывал всё глубже и глубже в рот свой левый ус и косился на ту же соседнюю ложу.
Прошло еще несколько минут, они отошли еще дальше от детей и
были совершенно одни. Сердце Вареньки билось так, что она слышала удары его и чувствовала, что
краснеет, бледнеет и опять
краснеет.
Княжна Варвара
была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась,
покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна
была задета за живое и так разгорячилась, что даже
покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
Некоторые улыбнулись. Левин
покраснел, поспешно сунул под сукно руку и положил направо, так как шар
был в правой руке. Положив, он вспомнил, что надо
было засунуть и левую руку, и засунул ее, но уже поздно, и, еще более сконфузившись, поскорее ушел в самые задние ряды.
Левин
покраснел гораздо больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно
было сказать это ему, но еще труднее
было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел на нее.
— Мне очень жаль, что тебя не
было, — сказала она. — Не то, что тебя не
было в комнате… я бы не
была так естественна при тебе… Я теперь
краснею гораздо больше, гораздо, гораздо больше, — говорила она,
краснея до слез. — Но что ты не мог видеть в щелку.
Правдивые глаза сказали Левину, что она
была довольна собою, и он, несмотря на то, что она
краснела, тотчас же успокоился, и стал расспрашивать ее, чего только она и хотела.
Когда он узнал всё, даже до той подробности, что она только в первую секунду не могла не
покраснеть, но что потом ей
было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и сказал, что он очень рад этому и теперь уже не поступит так глупо, как на выборах, а постарается при первой встрече с Вронским
быть как можно дружелюбнее.
— Ну, я очень рад
был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто
было с ним. Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость
была кончена, — сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к Анне, он
покраснел. — Вот мы говорим, что народ
пьет; не знаю, кто больше
пьет, народ или наше сословие; народ хоть в праздник, но…
Но Кити неинтересно
было рассуждение о том, как
пьет народ. Она видела, что он
покраснел, и желала знать, почему.
И, сказав это, Левин
покраснел еще больше, и сомнения его о том, хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне,
были окончательно разрешены. Он знал теперь, что этого не надо
было делать.
И Лизавета Петровна подняла к Левину на одной руке (другая только пальцами подпирала качающийся затылок) это странное, качающееся и прячущее свою голову за края пеленки
красное существо. Но
были тоже нос, косившие глаза и чмокающие губы.
Степан Аркадьич
покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром
был у Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо знал, что дело, которому он хотел служить,
было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
Но ему во всё это время
было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «
было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив,
покраснел.