Неточные совпадения
Степан Аркадьич
ничего не ответил и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как они
понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты
не знаешь?»
— Извини меня, но я
не понимаю ничего, — сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о брате Николае и о том, как он гадок, что мог забыть о нем.
— О моралист! Но ты
пойми, есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты
не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и
ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин
ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити
не имеет к нему привязанности, и другие доводы; но
не говорила главного, того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она
не понимает его.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он
не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что
ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так
понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— Всё кончено, и больше
ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты
пойми, что я
не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я
не могу, мне мука видеть его.
—
Ничего, папа, — отвечала Долли,
понимая, что речь идет о муже. — Всё ездит, я его почти
не вижу, —
не могла она
не прибавить с насмешливою улыбкой.
Степан Аркадьич
понял, поглядел на него, но
ничего не сказал.
Действительно, мальчик чувствовал, что он
не может
понять этого отношения, и силился и
не мог уяснить себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все
не только
не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и
ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
И хотя ответ
ничего не значил, военный сделал вид, что получил умное слово от умного человека и вполне
понимает lа pointe de la sauce. [в чем его острота.]
Она
не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о том, правда ли то, что Вронский
не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и
ничего не отвечала, потому что
не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно
понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Кити отвечала, что
ничего не было между ними и что она решительно
не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она
не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она
не могла сказать матери, которой она
не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Я только одно еще скажу: вы
понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я
не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ в ту минуту
ничего не доказывает.
— Какие дети! Год целый
не понимал ничего, да и стыдился, — отвечал старик. — Ну, сено! Чай настоящий! — повторил он, желая переменить разговор.
— Но ты
пойми, мне
ничего не нужно, — сказал Вронский, — как только то, чтобы всё было, как было.
— Впрочем,
не понимаю, как, имея столько независимости, как вы, — продолжал он разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о своей неверности и
не находя в этом
ничего предосудительного, как кажется, вы находите предосудительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин
понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы больше
не увидимся». Левин
понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но
ничего не мог и
не умел сказать ему.
— Старо, но знаешь, когда это
поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда
поймешь, что нынче-завтра умрешь, и
ничего не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только
не думать о смерти.
— Нет, нет, — заговорила она, — я
не боюсь его, я боюсь смерти. Алексей, подойди сюда. Я тороплюсь оттого, что мне некогда, мне осталось жить немного, сейчас начнется жар, и я
ничего уже
не пойму. Теперь я
понимаю, и всё
понимаю, я всё вижу.
—
Ничего, мы подстелем и подхватим тебя. Я
понимаю тебя,
понимаю, что ты
не можешь взять на себя, чтобы высказать свое желание, свое чувство.
— Я боюсь, что она сама
не понимает своего положения. Она
не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она
не в силах будет
ничего сказать, она только ниже опустит голову.
— Счастье можно различно
понимать. Но положим, что я на всё согласен, я
ничего не хочу. Какой же выход из нашего положения?
— Я
не понимаю ничего, — сказал Левин, краснея и чувствуя, что слова его глупы и что они
не могут
не быть глупы в таком положении.
— Нет, я
не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать
ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению и счастью. Вот как я
понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я
не из их числа.
И мало того: лет двадцать тому назад он нашел бы в этой литературе признаки борьбы с авторитетами, с вековыми воззрениями, он бы из этой борьбы
понял, что было что-то другое; но теперь он прямо попадает на такую, в которой даже
не удостоивают спором старинные воззрения, а прямо говорят:
ничего нет, évolution, подбор, борьба за существование, — и всё.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я
ничего, ни слабости,
ничего… Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он в горе, но ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь
не понимать…
С той минуты, как Алексей Александрович
понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое,
не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что
не мог
ничего сам решить,
не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
— Да, вот ты бы
не впустил! Десять лет служил да кроме милости
ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко
понимаешь! Так — то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
— Ты
пойми ужас и комизм моего положения, — продолжал он отчаянным шопотом, — что он у меня в доме, что он
ничего неприличного собственно ведь
не сделал, кроме этой развязности и поджимания ног. Он считает это самым хорошим тоном, и потому я должен быть любезен с ним.
Но княгиня
не понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому
не давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала к себе Левина. — Я
ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
— Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше
ничего; но он мальчик и весь у меня в руках; ты
понимаешь, я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она речь — ты говоришь, что я мрачно смотрю. Ты
не можешь
понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь вовсе
не смотреть.
С той минуты как он проснулся и
понял, в чем дело, Левин приготовился на то, чтобы,
не размышляя,
не предусматривая
ничего, заперев все мысли и чувства, твердо,
не расстраивая жену, а, напротив, успокаивая и поддерживая ее храбрость, перенести то, что предстоит ему.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он
ничему бы
не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы
понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Да нет, да нет, нисколько, ты
пойми меня, — опять дотрогиваясь до его руки, сказал Степан Аркадьич, как будто он был уверен, что это прикосновение смягчает зятя. — Я только говорю одно: ее положение мучительно, и оно может быть облегчено тобой, и ты
ничего не потеряешь. Я тебе всё так устрою, что ты
не заметишь. Ведь ты обещал.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она
поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут
ничего не было, и она продолжала свою мысль.
Я старый человек,
ничего в этом
не понимаю, но ему Бог это послал.
«Я
ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю. Я
понял ту силу, которая
не в одном прошедшем дала мне жизнь, но теперь дает мне жизнь. Я освободился от обмана, я узнал хозяина».
В первый раз тогда
поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди
ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она
не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.