Неточные совпадения
— Я? я недавно, я вчера… нынче то
есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам
ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
—
Едем,
едем, — отвечал счастливый Левин,
не перестававший слышать звук голоса, сказавший: «до свидания», и видеть улыбку, с которою это
было сказано.
— Я думаю, что нельзя
будет не ехать. Вот это возьми, — сказала она Тане, которая стаскивала легко сходившее кольцо с ее белого, тонкого в конце пальца.
— По крайней мере, если придется
ехать, я
буду утешаться мыслью, что это сделает вам удовольствие… Гриша,
не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, которою играл Гриша.
— На том свете? Ох,
не люблю я тот свет!
Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы
было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да
выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или
поедем куда-нибудь.
Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Я
не знала, что вы
едете. Зачем вы
едете? — сказала она, опустив руку, которою взялась
было за столбик. И неудержимая радость и оживление сияли на ее лице.
— Зачем я
еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы знаете, я
еду для того, чтобы
быть там, где вы, — сказал он, — я
не могу иначе.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда
ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез
было пролито в Москве при разлуке?
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если
не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я
еду в комитет. Опять
буду обедать
не один, — продолжал Алексей Александрович уже
не шуточным тоном. — Ты
не поверишь, как я привык…
Ровно в пять часов, бронзовые часы Петр I
не успели добить пятого удара, как вышел Алексей Александрович в белом галстуке и во фраке с двумя звездами, так как сейчас после обеда ему надо
было ехать.
Анна
не поехала в этот раз ни к княгине Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезде, звала ее вечером, ни в театр, где нынче
была у нее ложа.
Она
не поехала преимущественно потому, что платье, на которое она рассчитывала,
было не готово.
Она рада
была, что
не поехала никуда и так хорошо провела этот вечер.
— А ты никуда
не поехала; тебе, верно, скучно
было? — сказал он.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и
поехал являться. Явившись, он намерен
был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы
не возвращаться до поздней ночи.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как
пить те воды, которые
были не нужны. На вопрос,
ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец
было изложено:
ехать и
не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Вронский
поехал во Французский театр, где ему действительно нужно
было видеть полкового командира,
не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом
был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут
были замешаны интересы полка.
Молодая жена его, как рассказывал Венден, — он
был женат полгода, —
была в церкви с матушкой и, вдруг почувствовав нездоровье, происходящее от известного положения,
не могла больше стоять и
поехала домой на первом попавшемся ей лихаче-извозчике.
Кроме того, из этого же оказывалось, что бороны и все земледельческие орудия, которые велено
было осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты
были три плотника,
были не починены, и бороны всё-таки чинили, когда надо
было ехать скородить.
Вронский действительно обещал
быть у Брянского, в десяти верстах от Петергофа, и привезти ему за лошадей деньги; и он хотел успеть побывать и там. Но товарищи тотчас же поняли, что он
не туда только
едет.
Он
был до такой степени переполнен чувством к Анне, что и
не подумал о том, который час и
есть ли ему еще время
ехать к Брянскому.
В этот день
было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог
поспеть, но если он
поедет к Брянскому, то он только так приедет, и приедет, когда уже
будет весь Двор. Это
было нехорошо. Но он дал Брянскому слово
быть у него и потому решил
ехать дальше, приказав кучеру
не жалеть тройки.
Переодевшись без торопливости (он никогда
не торопился и
не терял самообладания), Вронский велел
ехать к баракам. От бараков ему уже
были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
— О, я
не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы
поедем с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и
буду воображать, что я на водах.
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с мужиками,
поехал домой. С горы он оглянулся; их
не видно
было в поднимавшемся из низу тумане;
были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Поеду к Бетси; может
быть, там я увижу его», сказала она себе, совершенно забыв о том, что вчера еще, когда она сказала ему, что
не поедет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже
не поедет.
— Можете себе представить, мы чуть
было не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я
ехала с Васькой… Ах, да, вы
не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то
есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
— Ах, такая тоска
была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы
поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам
не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может
быть счастлива, несчастна, но
не скучает. Научите, как вы это делаете?
Был уже шестой час и потому, чтобы
поспеть во-время и вместе с тем
не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел
ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета
была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
— Я очень рад, что вы приехали, — сказал он, садясь подле нее, и, очевидно желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался. Несмотря на то, что, готовясь к этому свиданью, она учила себя презирать и обвинять его, она
не знала, что сказать ему, и ей
было жалко его. И так молчание продолжалось довольно долго. — Сережа здоров? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, прибавил: — я
не буду обедать дома нынче, и сейчас мне надо
ехать.
— Мне нужно, чтоб я
не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга
не могли обвинить вас… чтобы вы
не видали его. Кажется, это
не много. И за это вы
будете пользоваться правами честной жены,
не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время
ехать. Я
не обедаю дома.
В Суровский уезд
не было ни железной, ни почтовой дороги, и Левин
ехал на своих в тарантасе.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем
не основанное предположение, и потому он всё-таки
поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Главное же — ему нужно
было ехать не откладывая: надо успеть предложить мужикам новый проект, прежде чем посеяно озимое, с тем чтобы сеять его уже на новых основаниях.
― Он
был и вернулся и опять
поехал куда-то. Но это ничего.
Не говори про это. Где ты
был? Всё с принцем?
Она знала все подробности его жизни. Он хотел сказать, что
не спал всю ночь и заснул, но, глядя на ее взволнованное и счастливое лицо, ему совестно стало. И он сказал, что ему надо
было ехать дать отчет об отъезде принца.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи,
не правда ли?), Алексей
не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он
не едет? Он добр, он сам
не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей,
будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно
будет видеть ее. Отдайте ее.
И я
поеду в Рим, там пустыня, и тогда я никому
не буду мешать, только Сережу возьму и девочку…
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения,
не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же
поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего
не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И
не думая и
не замечая того,
есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Это соображение
было тем более удобно, что молодые
ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого приданого
не будут нужны.
И потому она знала, что их дом
будет в деревне, и желала
ехать не за границу, где она
не будет жить, а туда, где
будет их дом.
— Как что? — оскорбившись за то, что он как бы с неохотой и досадой принимает ее предложение. — Отчего же мне
не ехать? Я тебе
не буду мешать. Я…
Левин сказал жене, что он верит, что она желала
ехать, только чтобы
быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате
не представляет ничего неприличного; но в глубине души он
ехал недовольный ею и собой.
— Вы мне
не сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу, но другие поднятые воротники
будут вас бить холодом, пока вы
не женитесь. И это так просто теперь. Ça se fait. [Это обычно.] Так вы в пятницу
едете? Жалко, что мы больше
не увидимся.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он
не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь
была неумолима к ней за то, что она
была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она
не бросит камня и с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
Нельзя
было ни о чем начать говорить, чтобы разговор
не свернулся на Алексея Александровича; никуда нельзя
было поехать, чтобы
не встретить его.
Поехать прямо в дом, где можно
было встретиться с Алексеем Александровичем, она чувствовала, что
не имела права.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она
поедет прямо в дом мужа, подкупит людей,
будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Она
поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно,
не вставал. Она
будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и,
не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она
не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего
не могла придумать.
— Да я
не хочу знать! — почти вскрикнула она. —
Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то
было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и
не видимся? Почему я
не могу
ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты
не изменился. Отчего ты
не смотришь на меня?