Неточные совпадения
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас
же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие,
надо было решить то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай
же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной
надо. Ну как
же ты не дик? Чем
же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Но, Долли, что
же делать, что
же делать? Как лучше поступить в этом ужасном положении? — вот о чем
надо подумать.
Но это говорили его вещи, другой
же голос в душе говорил, что не
надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
— В кого
же дурной быть? А Семен рядчик на другой день вашего отъезда пришел.
Надо будет порядиться с ним, Константин Дмитрич, — сказал приказчик. — Я вам прежде докладывал про машину.
Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились в одной школе, по одним и тем
же книгам, знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Откуда я? — отвечал он на вопрос жены посланника. — Что
же делать,
надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
Теперь
же, хотя убеждение его о том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и не было разрушено, он чувствовал, что стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что
надо делать.
Кроме того, из этого
же оказывалось, что бороны и все земледельческие орудия, которые велено было осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты были три плотника, были не починены, и бороны всё-таки чинили, когда
надо было ехать скородить.
— Мне обедать еще рано, а выпить
надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. — Нет, не
надо, — тотчас
же опять крикнул он. — Ты домой, так я с тобой пойду.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему
надо быть. К жене
же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
— Да, разумеется. Да что
же! Я не стою за свое, — отвечал Левин с детскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь я спорил? — думал он. — Разумеется, и я прав и он прав, и всё прекрасно.
Надо только пойти в контору распорядиться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
— Да, но впрочем за всем этим
надо следить, а кто
же будет? — неохотно отвечала Дарья Александровна.
В этот
же вечер она увидалась с Вронским, но не сказала ему о том, что произошло между ею и мужем, хотя, для того чтобы положение определилось,
надо было сказать ему.
Положение нерешительности, неясности было все то
же, как и дома; еще хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а
надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем дома; она не должна была придумывать, что ей делать.
К первому разряду относились долги, которые
надо было сейчас
же заплатить или, во всяком случае, для уплаты которых
надо было иметь готовые деньги, чтобы при требовании не могло быть минуты замедления.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я
же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не так, как
надо.
— Так вы как
же полагаете? — спросил он, — как
же теперь
надо вести хозяйство?
— Зачем
же перепортят? Дрянную молотилку, российский топчачек ваш, сломают, а мою паровую не сломают. Лошаденку рассейскую, как это? тасканской породы, что за хвост таскать, вам испортят, а заведите першеронов или хоть битюков, их не испортят. И так всё. Нам выше
надо поднимать хозяйство.
— Как
же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и
надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не выйдете.
— Ах нет! — с досадой сказал Левин, — это лечение для меня только подобие лечения народа школами. Народ беден и необразован — это мы видим так
же верно, как баба видит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой беды бедности и необразования помогут школы, так
же непонятно, как непонятно, почему от криксы помогут куры на насести.
Надо помочь тому, от чего он беден.
Главное
же — ему нужно было ехать не откладывая:
надо успеть предложить мужикам новый проект, прежде чем посеяно озимое, с тем чтобы сеять его уже на новых основаниях.
— Когда
же?
Надо благословить и объявить. А когда
же свадьба? Как ты думаешь, Александр?
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза,
надо знать, у Сережи точно такие
же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл.
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Хорош! — смеясь сказал Степан Аркадьич, — а меня
же называешь нигилистом! Однако ведь это нельзя. Тебе
надо говеть.
Долго поправляли его и хотели уже бросить, — потому что он брал всё не тою рукой или не за ту руку, — когда он понял наконец, что
надо было правою рукой, не переменяя положения, взять ее за правую
же руку.
— А что
же, правда, что этот Михайлов в такой бедности? — спросил Вронский, думая, что ему, как русскому меценату, несмотря на то, хороша ли или дурна его картина,
надо бы помочь художнику.
Но без этого занятия жизнь его и Анны, удивлявшейся его разочарованию, показалась ему так скучна в итальянском городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на карнизах и так скучен стал всё один и тот
же Голенищев, итальянский профессор и Немец-путешественник, что
надо было переменить жизнь.
Левин
же и другие, хотя и многое могли сказать о смерти, очевидно, не знали, потому что боялись смерти и решительно не знали, что
надо делать, когда люди умирают.
— Вы бы лучше думали о своей работе, а именины никакого значения не имеют для разумного существа. Такой
же день, как и другие, в которые
надо работать.
Место
же, где он уже ничего не мог сказать и мялся, и резал стол, и качался на стуле, было то, где ему
надо было сказать о допотопных патриархах.
— Мы пойдем. Не правда ли? — обратилась она к Свияжскому. — Mais il ne faut pas laisser le pauvre Весловский et Тушкевич se morfondre là dans le bateau. [Но не следует заставлять бедного Весловского и Тушкевича томиться в лодке.]
Надо послать им сказать. — Да, это памятник, который он оставит здесь, — сказала Анна, обращаясь к Долли с тою
же хитрою, знающею улыбкой, с которою она прежде говорила о больнице.
Он забывал, как ему потом разъяснил Сергей Иванович, тот силлогизм, что для общего блага нужно было свергнуть губернского предводителя; для свержения
же предводителя нужно было большинство шаров; для большинства
же шаров нужно было дать Флерову право голоса; для признания
же Флерова способным
надо было объяснить, как понимать статью закона.
— Да всё так
же, в убыток, — с покорной улыбкой, но с выражением спокойствия и убеждения, что это так и
надо, отвечал помещик, останавливаясь подле.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним
надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно и тотчас
же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (
Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас
же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
За чаем продолжался тот
же приятный, полный содержания разговор. Не только не было ни одной минуты, чтобы
надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему
же ты думаешь, что это известие так интересует меня, что
надо даже скрывать? Я сказала, что не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так
же мало интересовался, как и я.
Зачем, когда в душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту
надо было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает
же всё, — она не знала; но, тотчас
же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и
надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если
же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть,
надо избавиться. Отчего
же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
— Да нельзя
же, матушка, — сказала Агафья Михайловна, почти всегда присутствовавшая в детской. —
Надо в порядке его убрать. Агу, агу! — распевала она над ним, не обращая внимания на мать.
Но кроме того, что Левин твердо знал, что̀ ему
надо делать, он точно так
же знал, как ему
надо всё это делать и какое дело важнее другого.
Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что̀ должно и что̀ не должно. Когда
же он не думал, а жил, он не переставая чувствовал в душе своей присутствие непогрешимого судьи, решавшего, который из двух возможных поступков лучше и который хуже; и как только он поступал не так, как
надо, он тотчас
же чувствовал это.
«Не для нужд своих жить, а для Бога. Для какого Бога? И что можно сказать бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не
надо жить для своих нужд, то есть что не
надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а
надо жить для чего-то непонятного, для Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что
же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
И вдруг тот
же Федор говорит, что для брюха жить дурно, а
надо жить для правды, для Бога, и я с намека понимаю его!
И я и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то
же, — мы все согласны в этом одном: для чего
надо жить и что хорошо.
— Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, — сказал Левин. — Ты слышал, Михайлыч, об войне? — обратился он к нему. — Вот что в церкви читали? Ты что
же думаешь?
Надо нам воевать за христиан?
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело. Остальные
же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им
надо бы выражать свою волю. Какое
же мы имеем право говорить, что это воля народа?