Чисто с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое
мрачных господ, игравших на бильярде.
Неточные совпадения
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на
господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже
мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Городовой желал всей душой услужить владельцу богатой коляски и пропустить его, приостановив арестантов, но он чувствовал, что в этом шествии была
мрачная торжественность, которую нельзя было нарушить даже и для такого богатого
господина.
Кончив свое дело, Хиония Алексеевна заняла наблюдательную позицию. Человек Привалова, довольно
мрачный субъект, с недовольным и глупым лицом (его звали Ипатом), перевез вещи
барина на извозчике. Хиония Алексеевна, Матрешка и даже сам Виктор Николаевич, затаив дыхание, следили из-за косяков за каждым движением Ипата, пока он таскал барские чемоданы.
Какой-то в полувоенном пальто; какой-то маленький и чрезвычайно толстый человек, беспрестанно смеявшийся; какой-то огромный, вершков двенадцати,
господин, тоже необычайно толстый, чрезвычайно
мрачный и молчаливый и, очевидно, сильно надеявшийся на свои кулаки.
— Ну, теперь я и другими
господами займусь! — сказал Павел с
мрачным выражением в лице, и действительно бы занялся, если бы новый нравственный элемент не поглотил всей души его.