Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час,
то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне
жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые
женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой к
тому месту, где в спальне у него висел халат.
Неприятнее всего была
та первая минута, когда он, вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для
жены в руке, не нашел
жены в гостиной; к удивлению, не нашел ее и в кабинете и наконец увидал ее в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской в руке.
И при этом воспоминании, как это часто бывает, мучало Степана Аркадьича не столько самое событие, сколько
то, как он ответил на эти слова
жены.
Он не сумел приготовить свое лицо к
тому положению, в которое он становился перед
женой после открытия его вины.
Он не мог теперь раскаиваться в
том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в
жену, мать пяти живых и двух умерших детей, бывшую только годом моложе его.
Он раскаивался только в
том, что не умел лучше скрыть от
жены.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда,
то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с
женой.
Несмотря на
то, что Степан Аркадьич был кругом виноват перед
женой и сам чувствовал это, почти все в доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении
жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с
женой, не могло быть о
том речи. Всего же неприятнее тут было
то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с
женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с
женой, — эта мысль оскорбляла его.
Оказалось, что он ничего не забыл, кроме
того, что хотел забыть, —
жену.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего шурина на это место,
то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние
жены, были расстроены.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из
тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: будет или не будет она его
женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в
том, что ему будет отказано.
— Так, что она мало
того что любит тебя, — она говорит, что Кити будет твоею
женой непременно.
Облонский обедал дома; разговор был общий, и
жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с
женой оставалась
та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор
то о Корсунских, муже и
жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей,
то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи
то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя
жена будет хорошая.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили
тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею
женой, с своею семьей.
Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным воспоминанием; и будущая
жена его должна была быть в его воображении повторением
того прелестного, святого идеала женщины, каким была для него мать.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о
том, как Прохор Бога забыл, и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и
жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
— Очень рад, — сказал он холодно, — по понедельникам мы принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал
жене: — и как хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и что я мог показать тебе свою нежность, — продолжал он
тем же шуточным тоном.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница,
жена директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на
то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в
то, что одному мужу надо жить с одною
женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные
тому подобные глупости.
— Перемена главная
та, что она привезла с собою тень Алексея Вронского, — сказала
жена посланника.
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного не нашел в
том, что
жена его сидела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он заметил, что другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он решил, что нужно сказать об этом
жене.
Почему должно иметь доверие,
то есть полную уверенность в
том, что его молодая
жена всегда будет его любить, он себя не спрашивал; но он не испытывал недоверия, потому имел доверие и говорил себе, что надо его иметь.
И отвечал: ничего, и вспоминал о
том, что ревность есть чувство, унижающее
жену, но опять в гостиной убеждался, что случилось что-то.
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он увидел, что вместо
того, что он хотел сделать,
то есть предостеречь свою
жену от ошибки в глазах света, он волновался невольно о
том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
Вронский умышленно избегал
той избранной, великосветской толпы, которая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он узнал, что там была и Каренина, и Бетси, и
жена его брата, и нарочно, чтобы не развлечься, не подходил к ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек и расспрашивая его, почему он опоздал.
Внешние отношения Алексея Александровича с
женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла в
том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу. Как и обыкновенно,
жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
Со времени
того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и
тот его обычный тон представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к
жене.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к
жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал
тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к
жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему
то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал
того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать
того ящика, где лежали чувства к
жене и семье и мысли о них и которые делались
тем страшнее, чем дольше они там лежали.
Если бы кто-нибудь имел право спросить Алексея Александровича, что он думает о поведении своей
жены,
то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего не ответил бы, а очень бы рассердился на
того человека, который у него спросил бы про это.
Алексей Александрович строго остановил ее, высказав мысль, что
жена его выше подозрения, и с
тех пор стал избегать графини Лидии Ивановны.
Он не хотел видеть и не видел, что в свете уже многие косо смотрят на его
жену, не хотел понимать и не понимал, почему
жена его особенно настаивала на
том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с
женой, глядя на чужих неверных
жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о
том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к
жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К
жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме
того, в этот день ему нужно было передать
жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
С обычною властью над своими мыслями, обдумав всё это о
жене, он не позволил своим мыслям распространяться далее о
том, что касалось ее.
Не отдавая себе в
том отчета, Алексей Александрович искал теперь случая иметь третье лицо при своих свиданиях с
женою.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся
жене, как должен улыбнуться муж, встречая
жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное,
то есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить
те мысли о
жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали к себе внимания.
Всё это было хорошо, и княгиня ничего не имела против этого,
тем более что
жена Петрова была вполне порядочная женщина и что принцесса, заметившая деятельность Кити, хвалила её, называя ангелом-утешителем.
— Это Петров, живописец, — отвечала Кити, покраснев. — А это
жена его, — прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая как будто нарочно, в
то самое время, как они подходили, пошла за ребенком, отбежавшим по дорожке.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением
того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой
жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о
том, что от него зависит переменить
ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
Слова
жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще
тем странным чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но, оставшись один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости и от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.
— Положим, какой-то неразумный ridicule [смешное] падает на этих людей, но я никогда не видел в этом ничего, кроме несчастия, и всегда сочувствовал ему», сказал себе Алексей Александрович, хотя это и было неправда, и он никогда не сочувствовал несчастиям этого рода, а
тем выше ценил себя, чем чаще были примеры
жен, изменяющих своим мужьям.
— Какой смысл имеет убийство человека для
того, чтоб определить свое отношение к преступной
жене и сыну?
Во всех этих случаях муж уступал или продавал неверную
жену, и
та самая сторона, которая за вину не имела права на вступление в брак, вступала в вымышленные, мнимо узаконенные отношения с новым супругом.
Он видел, что сложные условия жизни, в которых он находился, не допускали возможности
тех грубых доказательств, которых требовал закон для уличения преступности
жены; видел
то, что известная утонченность этой жизни не допускала и применения этих доказательств, если б они и были, что применение этих доказательств уронило бы его в общественном мнении более, чем ее.