Неточные совпадения
—
О моралист! Но ты пойми,
есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты
не можешь ей
дать; а другая жертвует тебе всем и ничего
не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
Любовь к женщине он
не только
не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая
даст ему семью. Его понятия
о женитьбе поэтому
не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба
была одним из многих общежитейских дел; для Левина это
было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно
было отказаться!
— Позволь,
дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю
не о себе; главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может
быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может
быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что
есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Мать Вронского, узнав
о его связи, сначала
была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям,
не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так много говорившая
о своем сыне,
была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
Он только передал нужные для Алексея Александровича деньги и
дал краткий отчет
о состоянии дел, которые
были не совсем хороши, так как случилось, что нынешний год вследствие частых выездов
было прожито больше, и
был дефицит.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что
дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька
не понимала даже того,
о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только
о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и
поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего
не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и
не сказав, что
было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну
о том, что важно и что
даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Левину невыносимо скучно
было в этот вечер с
дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль
о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал,
есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у мужика на половине дороги,
есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
Эти два обстоятельства
были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он
не приехал к ним и
не дал энать
о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то
не ладно между мужем и женою.
Он знал, что между им и ею
не может и
не должно
быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он
не дал себе отчета
о том, как это может подействовать, он
не перенесся в нее.
Когда княгиня вошла к ним, они рядом сидели на сундуке, разбирали платья и спорили
о том, что Кити хотела отдать Дуняше то коричневое платье, в котором она
была, когда Левин ей сделал предложение, а он настаивал, чтоб это платье никому
не отдавать, а
дать Дуняше голубое.
— Нет, я узнала бы. Как хорошо вы сделали, что
дали нам знать!
Не было дня, чтобы Костя
не вспоминал
о вас и
не беспокоился.
В первую минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением
о верховой езде для
дамы в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению,
не шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, всё
было так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях Анны, что ничего
не могло
быть естественней.
Прения
о Флерове
дали новой партии
не только один шар Флерова, но еще и выигрыш времени, так что могли
быть привезены три дворянина, кознями старой партии лишенные возможности участвовать в выборах. Двух дворян, имевших слабость к вину,
напоили пьяными клевреты Снеткова, а у третьего увезли мундирную одежду.
Хоры
были полны нарядных
дам, перегибавшихся через перила и старавшихся
не проронить ни одного слова из того, что говорилось внизу. Около
дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры. Везде говорилось
о выборах и
о том, как измучался предводитель и как хороши
были прения; в одной группе Левин слышал похвалу своему брату. Одна
дама говорила адвокату...
Место это
давало от семи до десяти тысяч в год, и Облонский мог занимать его,
не оставляя своего казенного места. Оно зависело от двух министерств, от одной
дамы и от двух Евреев, и всех этих людей, хотя они
были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно
было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа
о разводе. И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
—
О, да, это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что
будут читать и
дадут ему немножко опомниться. «Нет, уж видно лучше ни
о чем
не просить нынче» — думал он, — только бы,
не напутав, выбраться отсюда».
Неточные совпадения
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника
не дремал. Он тоже вспомнил
о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать
не знаю, ведать
не ведаю»,
не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх того пообещали полтинник на водку, то вразумился и,
будучи грамотным,
дал следующее показание:
— Ежели
есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (
о чем и в указах неотступно публикуется), — продолжал градоначальник, — то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им
не быть? и кто тебе такую власть
дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?
Я
не намекал ни разу ни
о пьяном господине, ни
о прежнем моем поведении, ни
о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою, мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее разговор
был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания иногда глубоки… Я
дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
Зло порождает зло; первое страдание
дает понятие
о удовольствии мучить другого; идея зла
не может войти в голову человека без того, чтоб он
не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение
дает уже им форму, и эта форма
есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать
не дадим», — сказал про себя Чичиков и потом объяснил, что такого приятеля никак
не найдется, что одни издержки по этому делу
будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то,
будучи подвигнут участием, он готов
дать… но что это такая безделица,
о которой даже
не стоит и говорить.