Неточные совпадения
— Но что ж делать? Что делать? —
говорил он жалким
голосом, сам не зная, что он
говорит, и всё ниже и ниже опуская голову.
— Я всё-таки с вами несогласна, —
говорил голос дамы.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей,
говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая
голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Но это
говорили его вещи, другой же
голос в душе
говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого
голоса, он подошел к углу, где у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний
голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском,
говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким
голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так
говорил.
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского
голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не велел денщику
говорить о себе и потихоньку вошел в первую комнату.
— Да, потому что он мною пренебрег, — дребезжащим
голосом проговорила Кити. — Не
говори! Пожалуйста, не
говори!
Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая, стал
говорить своим неторопливым, всегда слышным
голосом, в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим
голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод
говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Анна! Анна! —
говорил он дрожащим
голосом. — Анна, ради Бога!…
— Но, как я вам
говорил тогда и писал, — заговорил он резким, тонким
голосом, — я теперь повторяю, что я не обязан этого знать.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его
голоса и знают твердо, что, что бы он ни
говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда
говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
— Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим
голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, —
говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
― Какой вздор, какой вздор! ―
говорил Вронский, но он сам чувствовал, что не было никакой убедительности в его
голосе.
«Отними руки»,
говорит голос Анны.
— Я не для мужа, а для себя не хочу. Не
говорите этого! — отвечал взволнованный
голос Анны.
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему
говорил внутренний
голос, что-то лживое и нехорошее.
Вронский и Анна тоже что-то
говорили тем тихим
голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить художника, отчасти чтобы не сказать громко глупость, которую так легко сказать,
говоря об искусстве, обыкновенно
говорят на выставках картин.
И в ту минуту, как швейцар
говорил это, Анна услыхала звук детского зеванья. По одному
голосу этого зеванья она узнала сына и как живого увидала его пред собою.
Но ласки матери и сына, звуки их
голосов и то, что они
говорили, — всё это заставило его изменить намерение. Он покачал головой и, вздохнув, затворил дверь. «Подожду еще десять минут», сказал он себе, откашливаясь и утирая слезы.
Она слушала звуки его
голоса, видела его лицо и игру выражения, ощущала его руку, но не понимала того, что он
говорил.
Говорить было нечего, но ему хотелось слышать звук ее
голоса, так же как и взгляд, изменившегося теперь при беременности.
— А! — сказал Левин, более слушая звук ее
голоса, чем слова, которые она
говорила, всё время думая о дороге, которая шла теперь лесом, и обходя те места, где бы она могла неверно ступить.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный
голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
— Было, — сказала она дрожащим
голосом. — Но, Костя, ты не видишь разве, что не я виновата? Я с утра хотела такой тон взять, но эти люди… Зачем он приехал? Как мы счастливы были! —
говорила она, задыхаясь от рыданий, которые поднимали всё ее пополневшее тело.
Тут вдруг заговорило несколько
голосов, и высокий дворянин с перстнем, всё более и более озлобляясь, кричал громче и громче. Но нельзя было разобрать, что он
говорил.
— Да, нечистое дело, что и
говорить, — проговорил тоненьким
голосом маленький помещик.
— Сейчас, сейчас! — отвечал
голос, и Левин с изумлением слышал, что доктор
говорил это улыбаясь.
— Анна, за что так мучать себя и меня? —
говорил он, целуя ее руки. В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его
голосе и на руке своей чувствовала их влагу. И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.
— Я повторяю свою просьбу не
говорить неуважительно о матери, которую я уважаю, — сказал он, возвышая
голос и строго глядя на нее.
В то время как они
говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий
голос одного господина, который с бокалом в руке
говорил речь добровольцам. «Послужить за веру, за человечество, за братьев наших, — всё возвышая
голос,
говорил господин. — На великое дело благословляет вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.