Неточные совпадения
— Власть твоя посылать этих собак к губному старосте, —
сказал незнакомец, — только поверь
мне, староста тотчас велит развязать им руки. Лучше
бы самому тебе отпустить их на все четыре стороны. Впрочем, на то твоя боярская воля.
— Ах ты, мой кормилец! —
сказал он Перстню, — не ждал
я тебя сегодня, да еще с проезжими! Что
бы тебе с ними уж до Москвы доехать? А у
меня, родимый, нет ни овса, ни сена, ни ужина!
Я по сеням шла, по новым шла,
Подняла шубку соболиную,
Чтоб моя шубка не прошумела,
Чтоб мои пуговки не прозвякнули,
Не услышал
бы свекор-батюшка,
Не
сказал бы своему сыну,
Своему сыну, моему мужу!
— Готово, Пашенька, —
сказала она, радуясь своей работе, — встань-ка да пройдись передо
мною. Ну, смотрите, девушки, не правда ли, эта коса красивее кокошника? — Все в свою пору, боярыня, — отвечали, смеясь, девушки, — а вот Дуняша не прочь
бы и от кокошника!
— Боярин! — вскричал Серебряный, вскакивая с места, — если
бы мне кто другой
сказал это,
я назвал
бы его клеветником.
Я бы сам наложил руки на него!
— Ну, батюшка, Никита Романыч, —
сказал Михеич, обтирая полою кафтана медвежью кровь с князя, — набрался ж
я страху! Уж
я, батюшка, кричал медведю: гу! гу! чтобы бросил он тебя да на
меня бы навалился, как этот молодец, дай бог ему здоровья, череп ему раскроил. А ведь все это затеял вон тот голобородый с маслеными глазами, что с крыльца смотрит, тетка его подкурятина! Да куда мы заехали, — прибавил Михеич шепотом, — виданное ли это дело, чтобы среди царского двора медведей с цепей спускали?
— И тогда побил
бы, государь, —
сказал он простодушно, — не поверил
бы я, что они по твоему указу душегубствуют!
— Замолчи, отец! —
сказал, вставая, Максим, — не возмущай
мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был
бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а
скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
— Максимушка, —
сказал он, — на кого же
я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не уезжай от
меня, останься со
мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от
меня! Вспомни, что
я тебе отец! Как посмотрю на тебя, так и прояснится на душе, словно царь
меня похвалил или к руке пожаловал, а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел
бы живого!
— Никита Романыч! Правду
сказать недолго, да говорить-то надо умеючи. Кабы стал
я перечить царю, давно
бы меня здесь не было, а не было б
меня здесь, кто б тебя вчера от плахи спас?
— Нечего делать, —
сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право! Ну, так и быть, даст бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь, государь,
я тебя с ребятами до дороги провожу. Совестно
мне, государь! Не приходилось
бы мне, худому человеку, и говорить с твоею милостью, да что ж делать, без
меня тебе отселе не выбраться!
— Ну, ребята, — продолжал Перстень, — собирайтесь оберегать его царскую милость. Вот ты, боярин, —
сказал он, обращаясь к Серебряному, — ты
бы сел на этого коня, а
я себе, пожалуй, вот этого возьму. Тебе, дядя Коршун,
я чай, пешему будет сподручнее, а тебе, Митька, и подавно!
«Вишь, тетка его подкурятина! — подумал Михеич, — куда вздумал посылать! Верст пять будет избушка, в ней жди до ночи, а там черт знает кто придет, больше
скажет. Послал
бы я тебя самого туда, хрен этакий! Кабы не боярин, уж
я бы дал тебе! Вишь, какой, в самом деле! Тьфу! Ну, Галка, нечего делать, давай искать чертовой избушки!»
— Вишь, куда заехали, —
сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто такой придет, какого даст совета? Ну, а коли, не дай бог, кто-нибудь такой придет, что… тьфу! С нами крестная сила! Дал
бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
— А, это ты, товарищ! —
сказал он, — добро пожаловать! Ну, что его княжеская милость, как здравствует с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только, что Малюта Лукьяныч ускользнул да что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать
бы им у
меня в руках! Что,
я чай, батюшка-царь куда как обрадовался, как царевича-то увидал!
Я чай, не нашел, чем пожаловать князь Никиту Романыча!
— Как же, батюшка! — продолжал Михеич, поглядывая сбоку на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили на стол, — еще мельник
сказал так:
скажи, дескать, атаману, чтоб он тебя накормил и напоил хорошенько, примерно, как
бы самого
меня. А главное, говорит, чтоб выручил князя. Вот что, батюшка, мельник
сказал.
— Да то, что ни ты, ни
я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови на душе; а ты
мне вот что
скажи, атаман: приходилось ли тебе так, что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле, так тебя словно клещами за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до головы, и потом гложет, гложет, так что хоть
бы на свет не родиться?
— Старик-то? —
сказал он, наступая неприметно на ногу Коршуна. — Это, вишь, мой товарищ, Амелька Гудок; борода у него длинна, да ум короток; когда
я речь веду скоромную, не постную, несу себе околесную, он
мне поддакивает, потакает да присвистывает, похваляет да помалчивает. Так ли, дядя, белая борода, утиная поступь, куриные ножки; не сбиться
бы нам с дорожки!
— Не могу! —
сказал он, — не могу идти за тобою.
Я обещал царю не выходить из его воли и ожидать, где
бы я ни был, суда его!
— Сын мой! —
сказал игумен, глядя с участием на Максима, — должно быть, сатанинское наваждение помрачило твой рассудок; ты клевещешь на себя. Того быть не может, чтобы ты возненавидел царя. Много тяжких преступников исповедовал
я в этом храме: были и церковные тати, и смертные убойцы, а не бывало такого, кто повинился
бы в нелюбви к государю!
— Князь, —
сказал Перстень, — должно быть, близко стан;
я чаю, за этим пригорком и огни будут видны. Дозволь,
я пойду повысмотрю, что и как;
мне это дело обычное, довольно
я их за Волгой встречал; а ты
бы пока ребятам дал вздохнуть да осмотреться.
— Князь, —
сказал ему Максим, не отходивший все время от него, — недолго нам ждать, скоро зачнется бой; как взойдет солнышко, так уже многих из нас не будет в живых, а
мне бы хотелось попросить тебя…
— Теперь, —
сказал он радостно, — ты
мне брат, Никита Романыч! Что
бы ни случилось,
я с тобой неразлучен, кто тебе друг, тот друг и
мне; кто тебе враг, тот и
мне враг; буду любить твоею любовью, опаляться твоим гневом, мыслить твоею мыслию! Теперь
мне и умирать веселее, и жить не горько; есть с кем жить, за кого умереть!
— Прости, атаман, —
сказал он, — жаль
мне тебя, жаль, что идешь на Волгу; не таким
бы тебе делом заниматься.
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как
бы желая
сказать:
меня, брат, надуть не так-то легко;
я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не
сказал, а только повторил, усмехаясь...
— Ведь
я, государь, вчера только услышал от его же холопей, —
сказал он поспешно. — Кабы услышал прежде, так тогда и доложил
бы твоей милости.
— Дорого оно
мне досталось, —
сказал он, как
бы жалея выпустить из рук тряпицу, — трудно его добывать. Как полезешь за ним не в урочный час в болото, такие на тебя нападут страхи, что господи упаси!
— Батюшка-царь! —
сказал он, — охота тебе слушать, что мельник говорит! Кабы
я знался с ним, стал ли
бы я на него показывать?
— Ты зришь, отче, —
сказал Иоанн игумну, — коликими
я окружен и явными и скрытыми врагами! Моли бога за
меня, недостойного, дабы даровал он добрый конец моим начинаниям, благословил
бы меня, многогрешного, извести корень измены!
— Эх, Никита Романыч, ты,
я вижу, все тот же остался! Что ж
бы я сказал царю? Послушался
бы он
меня, что ли?
— Кабы не был он царь, —
сказал мрачно Серебряный, —
я знал
бы, что
мне делать; а теперь ничего в толк не возьму; на него идти бог не велит, а с ним мыслить
мне невмочь; хоть он
меня на клочья разорви, с опричниной хлеба-соли не поведу!
— Добрый у тебя стремянный! —
сказал царь Серебряному. — Пусть
бы и мои слуги так ко
мне мыслили! А давно он у тебя?
— Оттого, что ты не хочешь приневолить себя, князь. Вот кабы ты решился перемочь свою прямоту да хотя
бы для виду вступил в опричнину, чего мы
бы с тобой не сделали! А то, посмотри на
меня;
я один бьюсь, как щука об лед; всякого должен опасаться, всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А было
бы нас двое около царя, и силы
бы удвоились. Таких людей, как ты, немного, князь.
Скажу тебе прямо:
я с нашей первой встречи рассчитывал на тебя!
— Нет, Никита Романыч, —
сказала грустно Елена, — счастья нам не было написано. Кровь Дружины Андреича была
бы между счастьем и нами. За
меня он пошел под опалу,
я же погрешила против него,
я виновница его смерти! Нет, Никита Романыч, мы не могли быть счастливы. Да и кто теперь счастлив?