Волосы Серебряного стали дыбом. Когда в первый раз Иоанн осудил его на смерть, он твердо шел на плаху; но здесь, в темнице, скованный цепями, изнуренный голодом, он
не в силах был вынести этого голоса и взгляда.
Неточные совпадения
— От него-то я и еду, батюшка. Меня страх берет. Знаю, что бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да
сил не хватает. Как уеду из Слободы да
не будет у меня безвинной крови перед очами, тогда, даст бог, снова царя полюблю. А
не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы
не в опричниках!
—
Не верю, князь! — отвечал с достоинством Морозов. — Еще
не видано на Руси, чтобы гость бесчестил хозяина, чтобы
силой врывался
в терем жены его. Хмелен
был мед мой; он вскружил тебе голову, князь, поди выспись; завтра всё забудем.
Не забуду лишь я, что ты гость мой.
— Елена, — сказал он, — я истекаю кровью, — холопи мои далеко… помощи взять неоткуда, может
быть, чрез краткий час я отойду
в пламень вечный… полюби меня, полюби на один час… чтоб
не даром отдал я душу сатане!.. Елена! — продолжал он, собирая последние
силы, — полюби меня, прилука моего сердца, погубительница души моей!..
— Государь, пусть
будет по-твоему! Я стар и хвор, давно
не надевал служилой брони; но
в божьем суде
не сила берет, а правое дело! Уповаю на помощь господа, что
не оставит он меня
в правом деле моем, покажет пред твоею милостью и пред всеми людьми неправду врага моего!
Вяземский
был подвергнут допросу, но никакие мучения
не заставили его выговорить ни одного слова. С необыкновенною
силою воли переносил он молча бесчеловечные истязания, которыми Малюта старался вынудить у него сознание
в замысле на государя. Из гордости, из презрения или потому, что жизнь ему опротивела, он даже
не попытался ослабить клевету Басманова, показав, что его самого он встретил на мельнице.
Басманов приписал успех своего доноса действию тирлича, который он всегда носил на себе, и тем более убедился
в его чародейной
силе, что Иоанн
не показывал ни малейшего подозрения и что хотя по-прежнему посмеивался над Басмановым, но
был к нему довольно ласков.
— Оттого, что ты
не хочешь приневолить себя, князь. Вот кабы ты решился перемочь свою прямоту да хотя бы для виду вступил
в опричнину, чего мы бы с тобой
не сделали! А то, посмотри на меня; я один бьюсь, как щука об лед; всякого должен опасаться, всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А
было бы нас двое около царя, и
силы бы удвоились. Таких людей, как ты, немного, князь. Скажу тебе прямо: я с нашей первой встречи рассчитывал на тебя!
Серебряный опустил голову. Вскипевшее
в нем негодование уступило место строгим понятиям долга,
в которых он
был воспитан и которые доселе свято хранил
в своем сердце, хотя и
не всегда
был в силах им покоряться.
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы
не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно
не в силах был сдержать себя. И в один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение, когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они за дверью ругались и ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная
сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской
силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся //
В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока
не пустит по миру, //
Не отойдя сосет!
—
Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его //
Не слезы — кровь течет! //
Не знаю,
не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты,
сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Милон. Душа благородная!.. Нет…
не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает
силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно
быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его
в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Стародум. Поверь мне, всякий найдет
в себе довольно
сил, чтоб
быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего
будет легче
не делать того, за что б совесть угрызала.