Неточные совпадения
— Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать?
Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу, промаху
не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом, растет. Кто ее носит на себе, на того ввек царского гнева
не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться!
Православные покоились в своих опочивальнях, и
не было никого, кто бы гневил бога, гуляя по улицам, ибо бог и человеку, и
всякой твари велел покоиться в полуденную пору; а грешно идти против воли божией, разве уж принудит неотложное дело.
Не тебя одного он при первой встрече по имени назвал; он
всякого словно насквозь видит.
— Пожалейте, государи, нас, — говорили они на все голоса, — вам господь дал и вотчины, и
всякое достояние, а нам указал питаться вашею подачей, так
не оставьте нас, скудных людей, государи!
Между тем братья ели и пили досыта;
всякий день казался праздником:
не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных.
Чтобы довершить очерк этого лица, надобно прибавить, что, несмотря на свою умственную ограниченность, он, подобно хищному зверю, был в высшей степени хитер, в боях отличался отчаянным мужеством, в сношениях с другими был мнителен, как
всякий раб, попавший в незаслуженную честь, и что никто
не умел так помнить обиды, как Малюта Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.
Малюта взглянул на царевича таким взглядом, от которого
всякий другой задрожал бы. Но царевич считал себя недоступным Малютиной мести. Второй сын Грозного, наследник престола, вмещал в себе почти все пороки отца, а злые примеры все более и более заглушали то, что было в нем доброго. Иоанн Иоаннович уже
не знал жалости.
— Я сравняю тебя с начальными людьми. Будет тебе идти корм и
всякий обиход противу начальных людей. Да у тебя, я вижу, что-то на языке мотается, говори без зазору, проси чего хочешь! — Государь!
не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой, есть постарше меня. Об одном прошу, государь. Пошли меня воевать с Литвой, пошли в Ливонскую землю. Или, государь, на Рязань пошли, татар колотить!
Кровь видят все; она красна,
всякому бросается в глаза; а сердечного плача моего никто
не зрит; слезы бесцветно падают мне на душу, но, словно смола горячая, проедают, прожигают ее насквозь по вся дни!
— Да
не кто другой. Вот, примерно, тянулось раз судишко на бичеве из-под Астрахани вверх по матушке-Волге. На судишке-то народу было немало: всё купцы молодцы с пищалями, с саблями, кафтаны нараспашку, шапки набекрень,
не хуже нашего брата. А грузу-то: золота, каменьев самоцветных, жемчугу, вещиц астраханских и
всякой дряни; еще, али полно! Берег-то высокий, бичевник-то узенький, а среди Волги остров: скала голая, да супротив теченья, словно ножом угол вышел, такой острый, что боже упаси.
— Да что, куманек, живу ведь
не на базаре, в лесу.
Всякому отпирать
не приходится; далеко ли до беды: видно, что человек, а почему знать, хлеб ли святой у него под полой или камень булыжник!
— Ну, батюшка Ванюха, я и сам
не знаю, что делать. Авось ты чего
не пригадаешь ли? Ведь один-то ум хорош, а два лучше! Вот и мельник ни к кому другому, а к тебе послал: ступай, говорит, к атаману, он поможет; уж я, говорит, по приметам вижу, что ему от этого будет
всякая удача и корысть богатая! Ступай, говорит, к атаману!
— К тебе, батюшка, к тебе. Ступай, говорит, к атаману, отдай от меня поклон, скажи, чтобы во что б ни стало выручил князя. Я-де, говорит, уж вижу, что ему от этого будет корысть богатая, по приметам, дескать, вижу. Пусть, во что б ни стало, выручит князя! Я-де, говорит, этой службы
не забуду. А
не выручит атаман князя,
всякая, говорит, будет напасть на него; исчахнет, говорит, словно былинка; совсем, говорит, пропадет!
Охота меж тем шла своим чередом. Уже
не по один час тешился государь, и уже много
всякой добычи было ввязано в торока, как новое зрелище обратило на себя внимание Иоанна.
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед богом, поставляет им царя и судью праведна и
всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред богом, и поставляет царя и судей
не праведна, и наводит на тое землю вся злая!» Останься у нас, сын мой; поживи с нами.
— Протяжнее, протяжнее! Еще протяжнее, други! Отпевайте своего боярина, отпевайте! Вот так! Вот хорошо! Да что ж душа
не хочет из тела вон! Или
не настал еще час ее? Или написано мне еще на свете помаяться? А коли написано, так надо маяться! А коли сказано жить, так надо жить! Плясовую! — крикнул он вдруг, без
всякого перехода, и песенники, привыкшие к таким переменам, грянули плясовую.
— Эх, конь! — говорил он, топая ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И
не видывал такого коня! Ведь
всякие перебывали, а небось такого бог
не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы было в ту пору этому седоку, как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который конь тебе боле по сердцу?
Серебряный был опальник государев, осужденный на смерть. Он ушел из тюрьмы, и
всякое сношение с ним могло стоить головы Борису Федоровичу. Но отказать князю в гостеприимстве или выдать его царю было бы делом недостойным, на которое Годунов
не мог решиться,
не потеряв народного доверия, коим он более всего дорожил. В то же время он вспомнил, что царь находится теперь в милостивом расположении духа, и в один миг сообразил, как действовать в этом случае.
Подождав, чтобы Иоанн лег на пуховую постель, и
не видя в его чертах ничего, кроме усталости, Борис Федорович сказал безо
всяких приготовлений...
Годунов говорил прямо, с открытым лицом, безо
всякого замешательства, как будто в нем
не было ни тени хитрости, ни малейшего участия к Серебряному.
— Оттого, что ты
не хочешь приневолить себя, князь. Вот кабы ты решился перемочь свою прямоту да хотя бы для виду вступил в опричнину, чего мы бы с тобой
не сделали! А то, посмотри на меня; я один бьюсь, как щука об лед;
всякого должен опасаться,
всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А было бы нас двое около царя, и силы бы удвоились. Таких людей, как ты, немного, князь. Скажу тебе прямо: я с нашей первой встречи рассчитывал на тебя!
Малюта, в смирной одежде, показался на крыльце, и глаза его встретились с глазами Серебряного; но в чертах Малюты
не было на этот раз обычного зверства, а только какая-то тупая одурелость, без
всякого выражения.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. — Уж
не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на хана и на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь
всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о хлебе, пусть идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и
всякие требы исполнять.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться
всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Осип. Говорит: «Этак
всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я, говорит, шутить
не буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Хлестаков. Да у меня много их
всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь
не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность,
всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог
всякое зло! Чтоб ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку
не было!