Неточные совпадения
— Слушайте, мошенники, — сказал князь связанным опричникам, —
говорите, как вы смели называться царскими слугами?
Кто вы таковы?
У
кого была какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он слова про царя
говорил, будто хана или короля подымает.
«Добро,
говорит, купчики голубчики, пошло оружие ко дну, ступайте ж и вы, куда
кому угодно! А сказать другими словами: прыгайте с судна вниз головами!»
— Никита Романыч! Правду сказать недолго, да говорить-то надо умеючи. Кабы стал я перечить царю, давно бы меня здесь не было, а не было б меня здесь,
кто б тебя вчера от плахи спас?
— Что ж, батюшка, почему не попытаться горю пособить. Плохо дело, что и
говорить, да ведь ухватом из поломя горшки вымаются, а бывает инольды, и зернышко из-под жернова цело выскочит; всяко бывает, какое
кому счастье!
— Ну, батюшка Ванюха, я и сам не знаю, что делать. Авось ты чего не пригадаешь ли? Ведь один-то ум хорош, а два лучше! Вот и мельник ни к
кому другому, а к тебе послал: ступай,
говорит, к атаману, он поможет; уж я,
говорит, по приметам вижу, что ему от этого будет всякая удача и корысть богатая! Ступай,
говорит, к атаману!
— Вишь, атаман, — сказал он, — довольно я людей перегубил на своем веку, что и
говорить! Смолоду полюбилась красная рубашка! Бывало, купец ли заартачится, баба ли запищит, хвачу ножом в бок — и конец. Даже и теперь, коли б случилось
кого отправить — рука не дрогнет! Да что тут! не тебя уверять стать; я чай, и ты довольно народу на тот свет спровадил; не в диковинку тебе, так ли?
Добро ж,
говорю, не дает бог корысти, так теперь
кто б ни прошел, будь он хоть отец родной, дочиста оберу!
— Слушай, дядя, — сказал он, —
кто тебя знает, что с тобою сегодня сталось! Только я тебя неволить не буду.
Говорят, сердце вещун. Пожалуй, твое сердце и недаром чует беду. Оставайся, я один пойду в Слободу.
— Слепой! — сказал царь, —
говори,
кто ты и что умышлял надо мною?
— Надёжа, православный царь! Был я молод, певал я песню: «Не шуми, мати сыра-дуброва». В той ли песне царь спрашивает у добра молодца, с
кем разбой держал? А молодец
говорит: «Товарищей у меня было четверо: уж как первый мой товарищ черная ночь; а второй мой товарищ…»
— Боярин! — вскричал Перстень, и голос его изменился от гнева, — издеваешься ты, что ли, надо мною? Для тебя я зажег Слободу, для тебя погубил своего лучшего человека, для тебя, может быть, мы все наши головы положим, а ты хочешь остаться? Даром мы сюда, что ли, пришли? Скоморохи мы тебе, что ли, дались? Да я бы посмотрел,
кто бы стал глумиться надо мной!
Говори в последний раз, идешь али нет?
Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но голос
говорил более слов, а если бы
кто услышал эту песню, запала б она тому в душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
— И впрямь атаман! —
говорили другие, — хоть
кого перевернет!
Я и
говорю ребятам: схоронимся,
говорю, в кусты, посмотрим,
кто такой едет?
— Скаредное дело! — повторил Басманов, перемогая злобу и скрывая ее под видом удивления. — Да ты забыл, про
кого я тебе
говорю. Разве ты мыслишь к Вяземскому или к Малюте?
— Гром божий на них и на всю опричнину! — сказал Серебряный. — Пусть только царь даст мне
говорить, я при них открыто скажу все, что думаю и что знаю, но шептать не стану ему ни про
кого, а кольми паче с твоих слов, Федор Алексеич!
Вскоре царь вышел из опочивальни в приемную палату, сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских бояр, приехавших от Москвы и от других городов с докладами. Отдав каждому приказания,
поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах к предупреждению дальнейшего вторжения татар, Иоанн спросил, нет ли еще
кого просящего приема?
Иоанн смотрел на Морозова, не
говоря ни слова.
Кто умел читать в царском взоре, тот прочел бы в нем теперь скрытую ненависть и удовольствие видеть врага своего униженным; но поверхностному наблюдателю выражение Иоанна могло показаться благосклонным.
— А хотя бы и не послушался, — возразил упрямо Серебряный, — все ж тебе
говорить следует. От
кого ж ему правду знать, коли не от тебя?
— Нет, — продолжал он вполголоса, — напрасно ты винишь меня, князь. Царь казнит тех, на
кого злобу держит, а в сердце его не волен никто. Сердце царево в руце божией,
говорит Писание. Вот Морозов попытался было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая московскую казнь, не убоялся прийти в Слободу?