Неточные совпадения
Семеня разбитыми ногами, директор, в сопровождении поспешившего его встретить дежурного офицера, прошел в залу старшего, выпускного класса и, поздоровавшись с воспитанниками, ставшими во фронт, подошел к
одному коротко остриженному белокурому юнцу с свежим отливавшим здоровым румянцем, жизнерадостным
лицом,
на котором, словно угольки, сверкали бойкие и живые карие глаза, и приветливо проговорил...
Мать его, высокая и полная женщина, почти старушка, с нежным и кротким
лицом, сохранившим еще следы былой красоты, в сбившемся, по обыкновению, чуть-чуть набок черном кружевном чепце, прикрывавшем темные, начинавшие серебриться волосы, как-то особенно горячо и порывисто обняла сына после того, как он поцеловал эту милую белую руку с красивыми длинными пальцами,
на одном из которых блестели два обручальных кольца.
Но нетерпение скорее спастись пересиливало благоразумие… Все теперь столпились
на нижних вантах, смертельно бледные, с лихорадочно сверкающими глазами, с искаженными
лицами, толкая друг друга. И
один из этих несчастных, видимо совсем ослабевший, упал в море.
Тем временем доктор вместе со старшим офицером занимались размещением спасенных. Капитана и его помощника поместили в каюту, уступленную
одним из офицеров, который перебрался к товарищу; остальных — в жилой палубе. Всех одели в сухое белье, вытерли уксусом, напоили горячим чаем с коньяком и уложили в койки. Надо было видеть выражение бесконечного счастья и благодарности
на всех этих
лицах моряков, чтобы понять эту радость спасения. Первый день им давали есть и пить понемногу.
Старший штурман едва успевает отвечать, но под конец начинает раздражаться и
на последнем любопытном срывает свое сердце. Этим последним обыкновенно бывает старший механик, невозмутимый и добродушный хохол Игнатий Николаевич, который как-то ухитрялся не замечать недовольного
лица старшего штурмана, уже ответившего раз двадцать
одно и то же, и, входя в кают-компанию в своем засаленном, когда-то белом кителе, самым хладнокровным образом спрашивает...
Когда колесница с Нептуном подъехала
на шканцы и остановилась против мостика,
на котором стояли капитан и офицеры, Нептун сошел с нее и, отставив не без внушительности вперед свою босую ногу, стукнул трезубцем и велел подать список офицеров. Когда
одно из
лиц свиты подало Нептуну этот список, владыка морей, прочитав имя, отчество и фамилию капитана, обратился к нему с вопросом...
Точно такие же впечатления переживал и Володя. Несмотря
на то что он старался не поддаваться скуке и добросовестно занимался, много читал и не оставлял занятий с матросами, все-таки находили минуты хандры и неодолимого желания перелететь в Офицерскую и быть со своими… Длинный переход с вечно
одними и теми же впечатлениями, в обществе
одних и тех же
лиц казался ему под конец утомительным. И ему, как и всем, хотелось берега, берега.
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при капитане, стоит тут же
на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему кажется, что только он
один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять равнодушный вид ничего не боящегося моряка, старается улыбнуться, но вместо улыбки
на его
лице появляется страдальческая гримаса.
На другой день король и королева, приглашенные капитаном к обеду, приехали
на корвет в сопровождении своего дяди, губернатора острова, пожилого, коротко остриженного канака с умным и энергичным
лицом, который потом, после смерти Камеамеа IV, года через три после пребывания «Коршуна» в Гонолулу, вступил
на престол, и неизбежного первого министра, мистера Вейля, которого король очень любил и, как уверяли злые языки, за то, что умный шотландец не очень-то обременял делами своего короля и не прочь был вместе с ним распить одну-другую бутылку хереса или портвейна, причем не был
одним из тех временщиков, которых народ ненавидит.
Король и его спутники в
лице Володи еще раз поблагодарили русских офицеров за прием, а королева дала ему еще розу, вторую в этот день. Затем они уселись в дожидавшиеся их коляски и скрылись в
одной из аллей, а Ашанин вернулся
на корвет в несколько мечтательном настроении.
На всех
лицах сказывалась
одна и та же забота, соединенная с некоторым страхом перед адмиралом, который «все видит» и «разносит вдребезги».
Хуже этой комнаты трудно было себе представить. Небольшая кровать под мустикеркой, кривой стол и два плетеных стула составляли всю меблировку. Жара в комнате была невыносимая, и
на окне болталась
одна жалкая сторка, не представлявшая защиты от палящего солнца. Француз заметил полнейшее разочарование, выразившееся
на лице молодого приезжего, и поспешил сказать...
— Если правду говорить, то не очень… Сухая материя. Ту-Дуки какие-то, Куан-Дины, сборы податей, —
одним словом… скучновато… И откуда только вы набрали столько сведений?.. И
на кой они черт в отчете?.. Но написано живо, очень живо, со слогом…
на двенадцать баллов! — поспешил прибавить Лопатин, заметивший, как внезапно омрачилось
лицо юного автора.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое
лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши
на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну,
на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные.
Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не
один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Предстояло атаковать
на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали. И так как
на лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы —
один шаг.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж
одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому
на Большой Морской. Гости выходили
на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два офицера:
один молоденький, с слабым, тонким
лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, старый офицер с браслетом
на руке и заплывшими маленькими глазами.